Дом на городской окраине
Шрифт:
— Да ну? — поразился трафикант, — двадцать пять кружек! Вот это да!
— Теперь, конечно, уже не то… Нужна экономия, приходится отказывать себе….
— А-а-а, — зевнул чиновник. — В сон клонит. Подошло мое время.
— Поговорили, теперь пора и на боковую, — сказала пани Сырова.
Собеседники разошлись. Остались лишь трафикант и полицейский.
— Пан домовладелец, — вкрадчиво произнес трафикант, — не зайдете ли к нам? Перекинемся в картишки… Жена заварит чаю с ромом…
Полицейский с минуту колебался. Затем сказал: — Я бы перекинулся. Да вот только давненько
— Ну что вы! — с жаром принялся уговаривать его трафикант, — как-никак старый вояка. В очко по шестачку…
— Так и быть, — решился полицейский. — Схожу за зятем и приведу его тоже. Сыграем. Отчего не сыграть?
Полицейский отправился за худосочным шурином, который как раз собирался ложиться спать. Полицейский приказным тоном потребовал, чтобы тот одевался и шел играть в карты. Худосочный в глубине души возмутился, он не был любителем картежных игр и боялся проиграть. Он взглядом попросил жену о помощи.
Но жена сказала: — Ступай, Алоиз… с ним надо по-хорошему. Авось, смилуется и заплатит тебе то, что удержал при расчете.
Вздыхая и проклиная в душе все на свете, шурин поплелся вслед за полицейским. По дороге они встретили лавочника, который запирал ворота.
— А вот, — сказал полицейский, — и четвертый… Пан Мейстршик. Вы оставляете все дела и идете скинуться в картишки. Будем играть всего-то по шестачку. Это все равно, что играть на интерес…
Лавочник подумал: — Видали таких? Ни с того, ни с сего — иди играть в карты. Будто у меня других дел нет. Ведь я обещал жене починить сегодня полочку. Когда я теперь это сделаю? Да провались ты пропадом, фараон — медный лоб!
Но потом он вспомнил, что когда-то полицейский на него составил протокол о том, что он продавал товар в воскресенье с заднего входа. Лавочник почесал затылок и сказал про себя: «Нельзя ему перечить. Иначе эта дрянь станет на мне ездить. Вспомнит о том случае и начнет меня штрафовать. Сейчас фараонам дали такое право».
Вслух он сказал — Ну что ж… Только сбегаю за трубкой и мигом обратно.
Пани трафикантша стояла у плиты и мрачно взирала на гостей, которые курили трубки и смачно сплевывали на пол. «Уборки-то будет, Боже мой!» роптала она про себя. «Спать охота, глаза так и слипаются, едва на ногах держусь. И чего только этот мой выдумал? И ведь они ни за что не уберутся отсюда, хоть ты лопни».
Полицейский был в приподнятом настроении, поскольку выигрывал. Он тасовал и сдавал карты, проявляя сноровку завзятого игрока. Когда он крыл, то так прихлопывал их кулаком на столе, что весь дом сотрясался. А когда он вскричал: «Мне снимать!», то Алина отозвалась на дворе яростным лаем, решив, что в доме началась потасовка.
Когда забрезжило туманное утро, полицейский отправился домой с выигранными шестьюдесятью кронами в кармане.
— Ты что-нибудь выиграл? — спросил он у шурина.
Худосочный мужик меланхолически зашмыгал носом.
— Какое там, — ответил он, икнув, — оставил больше двадцати крон. Проклятая житуха…
— Потому что ты вислоухий осел, — накинулся на него полицейский, —
Он повернулся и зашагал домой.
Перед глазами у него мелькала дама, размахивающая двумя мечами. Амурчик на десятке червей пронзал стрелой сердце, пригвождая его к колу, увенчанному листьями. Из шляпы какого-то юнца, держащего в руке дымящуюся трубку, вырастала семерка пик. Зеленый валет играл на флейте. Трефовый туз с голубыми ушами держал в когтях два щита и широко разевал пасть. Полицейский провел рукой по лбу, чтобы отогнать видение бубнового короля с отвисающими вниз усами, которое постоянно возникало в его распаленном мозгу, поскольку бубны были его счастливой мастью.
Сердце у него сладко стучало, и он говорил себе:
«Вот как я обштопал этого трафиканта. Выиграл шестьдесят крон. Целых шестьдесят крон… На эти деньги можно купить рубаху.
Шестьдесят крон — это десять кило сахару.
За шестьдесят крон я получу почти два кило кофе.
За шестьдесят крон можно поставить на сапоги новые подметки.
Если куст смородины стоит шесть крон, то стало быть, мы заимеем десять смородиновых кустов.
На шестьдесят крон можно прожить два дня.
Шестьдесят крон — это шесть пар голубей.
За шестьдесят крон я припасу курева на два месяца.
Скажут: шестьдесят крон — это все равно что ничего, — но ведь за шестьдесят крон можно арендовать десятину земли и посадить на ней картошку. И вот вам запас на всю зиму.
Я могу истратить шестьдесят крон трафиканта, и мне не придется истратить шестьдесят собственных крон. Вот это экономия! Вот это выгода! Очень хорошо! Очень хорошо!
Денежки ко мне плывут, хозяином своим почитают.
Очень хорошо!»
Трафикантша сетовала: «Вам, мужикам, все нипочем. Заявились целой оравой, и вон какой свинарник устроили! На меня вам наплевать. В другой раз вытолкаю вас взашей»…
— Цыц! — одернул жену трафикант, — с твоей стороны так говорить несерьезно. Это я исключительно ради общего согласия. Как-никак он домовладелец и полицейский. Я сам не большой любитель карт. По мне так лучше выспаться. Но ведь ты же сама отлично знаешь, что он смотрит на нас косо, потому что наш пай на строительство всего семь тысяч крон. Я хотел его угостить, чтобы он больше не говорил о нас, будто мы шушера какая-то. Нам следует держать себя смирно, а не то он нас выгонит.
— Он все равно нас выгонит, — бормотала трафикантша, засыпая, — я это точно знаю… Он нарочно сказал во всеуслышание, что мы первыми вылетим отсюда, как только истечет срок найма… Зря я заваривала чай с ромом… В год мы платим за квартиру всего полторы тысячи, так что мы у него не в чести. И кроликов он не позволит нам разводить, хотя это оговорено в контракте.
— Молчи, жена, спи! Что нам кролики… Главное — согласие… Нам надо быть тише воды… О кроликах даже и не заикайся, поняла? Мы люди маленькие и не можем прекословить…