Дом на границе миров
Шрифт:
Дело в том, что в провинции Фердинанда Безвинного вино было запрещено во всех видах. Фердинанд Отчаянный питал необъяснимую ненависть к чаю: просто терпеть его не мог, тошнило его от чая. А Фердинанд Настойчивый самолично и саморучно готовил такую великолепную по вкусу и градусу настойку, что алчущие Фердинанды отрывались у него от души. Утром, правда, болела голова, но головную боль быстро излечивали стопкой крепкой настойки: лечи подобное подобным, как говорили древние.
Вот такая страна. По просторам страны, как воины-кочевники, без толку носились толпы невест от одного Фердинанда до другого и до трёх других неразлучных Фердинандов. Девушки
Центр страны был почти вытоптан их маленькими прелестными ножками, и благодаря их природной чувствительности любителям полежать в тенёчке под кустиком надо было внимательно выбирать место для отдыха, чтобы не вляпаться в свежую розочку, оставленную юной девушкой.
Мораль.
Во-первых, никогда нельзя делать выводы о человеке, основываясь только на его прозвище. Фердинанд Безупречный оказался жестоким и самовлюбленным самодуром, а Фердинанд Безжалостный абсолютно безобидным благородным философом.
Во-вторых, девы – самые мудрые существа. Пока принцы маются дурью, девы всё-таки думают о продолжении рода и настойчиво ищут достойных женихов.
В-третьих, самый важный, но и самый грустный вывод: принцев много, а замуж выйти не за кого.
Вот такая жизнь.
14.06.13
Люба и Душенька
Она неплохая, Любушка, Люба, Любовь, Вечная Женственность, легкомысленная только. Я-то совсем не такая. Мне бы о душе, о вечном подумать, Библию почитать, а она меня всё время дёргает: посмотри, какой мужчина, мне бы такого! А какого «такого»? По мне-то и смотреть не на что – душонка у него слабенька, хромая, только тело накачанное. А она: какой взгляд! Какие плечи широкие! Ни о чём серьёзном поговорить с ней нельзя, всё, о чём она может думать, это какую причёску сделать, какую юбку ей надеть – короче некуда или с разрезом донельзя! Накрасится Любовь моя, оденется, идёт, слегка раскачиваясь на каблучках, как поёт! Однажды я её в церковь затащила – она и тут: платок-то повязала, смотрит скромно, а забылась, так сверкнула глазами, что батюшка испугался, шарахнулся от неё, чуть не упал!
У меня в сумочке – премудрости Соломона, Екклесиаст мой любимый, такая там печаль, такой свет, что душа сладко болит и сердце щемит, – а она с собой косметичку весом полпуда таскает, пачку презервативов, на всякий случай, улыбаясь, говорит, – шутит так.
Сегодня на свидание полетела, а мне так неспокойно, как бы не было беды с Любовью моей отчаянной.
Началось всё это три дня назад: вижу, встречает меня моя Любушка, Вечная Женственность, тихая, глазки опухшие, красные, заплаканные, волосы в беспорядке, ресницы не накрашены. Грустит. Я сначала-то значения не придала и в шутку ей говорю: что, мало тебе сегодня комплиментов насыпали, или каблук сломала, или колготки поехали? А она так кротко улыбнулась, газа отвела и молчит как воды в рот набрала. Тут я забеспокоилась – беспокойная я душа-то! – Что случилось, милая? Она молчит. Я её тормошить: ну что ты, февраль скоро кончится, весна начнётся – туфельки наденешь, шарфик шёлковый – никто от тебя глаз отвести не сможет! А она мне говорит, спокойно так, буднично: помру я скоро.
– Тьфу! – говорю, – типун тебе
С чего ей помирать-то? Сроду не болела ничем моя Любушка – живая такая была, шустрая. Ни одного мужика не пропускала, на всех внимание обращала, добрая была, ласковая, щедрая – кого приобнимет, кого по головке погладит, кому улыбнётся, с кем просто поговорит – вот мужики к ней и тянулись – чувствовали в ней женскую силу, никого не обижала, каждый с ней ощущал себя желанным.
Ну ладно, думаю, вечером погрустит, а к утру всё пройдёт: зачирикает птичка моя как раньше.
Но не тут-то было. На следующий вечер увидела я свою Любовь под иконами, лежит бледная, глаза закрыты, на ладан дышит. Я так испугалась: Вставай! – кричу, – подымайся, сучка, а то я сейчас сама тебя придушу, чтоб не мучилась! Она мне слабым голоском: не надо! Следы на шее останутся! – Ну не дурочка, а? – Говори сейчас же, что случилось?! Села моя Вечная Женственность, ножки свесила: А помнишь, – говорит – того, с золотыми глазами?
– Помню, ну и что? При чём тут он?
– Так вот, он мне сказа-а-а-а-ал, – и ревёт,
– Не реви! Кому говорю, не реви! Что он тебе сказал, дьявол желтоглазый?!
– Он мне давно сказа-а-а-а-ал, что через три года меня уже никто не захо-о-о-о-чет! А прошло уже пять! – И ревёт. Ну что тут скажешь? Дура-дурой, хоть и Вечная Женственность!
– Не расстраивайся, – говорю, – он тогда это несерьёзно сказал!
– Ещё как серьёзно. Я сама теперь уйду, поминай как звали, оставайся ты, Душенька, одна, никто тебе теперь мешать не будет… – И опять ложится, к стенке поворачивается.
И вот на третий день, когда я уже думала, что придется мне хоронить мою Любовь, Вечную Женственность, случилось неожиданное, я к ней: Вставай, дорогая, поднимайся, оживай, позвонил твой, с золотыми глазами!!! Она и ухом не ведёт. Молчит. Только вижу – аж засветилось ухо-то.
– Ну, неинтересно тебе, ладно. Не буду рассказывать.
Повернула она мордочку, но глаз не открывает, а ресницы как мотыльки трепещут. Я будто сама с собой разговариваю
– Я, правда, не узнала его, не ожидала, что позвонит!
– Как не узнала? – вскинулась Любовь, – как ты могла его не узнать?!
– Так и не узнала! Чего мне его узнавать-то, кто он мне? Никто!
– А мне он всё! – кричит, а из горла не крик, а писк какой-то доносится: – Что он сказал?
– А что они все говорят? Сказал, что хочет тебя. Увидеть!
Засмеялась моя Любушка, сидит счастливая. Глаза сияют. Улыбка глупая. Щёки порозовели – и опять как заревёт: посмотри на меня – я совсем прозрачная, ножки тонкие, ручки тонкие, а какая грудь была, какая попа, одни глаза остались. Как я ему такой покажусь?
Ну что ты будешь с ней делать?
– Ты, – говорю, – на самом деле у меня красавица! Ты весёлая у меня, ласковая, нежная!
А она мне: ноги у меня не от ушей! – Вот глупая, если ноги от ушей, то рот-то получается – где? Вот именно!
– Волосы, – говорит, – у меня невыразительного цвета медвежьей шерсти.
– Да нет, волосы у тебя, как у Мерилин Монро, это у неё такой цвет был, пока в блондинку не перекрасилась. Только, я думаю, не надо вам видеться!
– Тебя не спросила! – говорит эта нахалка. Откуда только силы взялись: вскочила, перед зеркалом крутится – мажет личико росой с ресниц невинных девушек (хорошо мимические морщинки разглаживает). Губки надувает и помадой из утренней зари наяривает. Ресницы ночными шорохами накрасила. Просто красавица! А сама ещё от слабости пошатывается!