Дом последней надежды
Шрифт:
Завтрак в одиночестве.
Знакомая тишина дома. Сад и работа в нем, которая успокаивала Иоко. Странное дело, прежде я никогда не испытывала желания возиться с растениями.
Моя секретарь разводила на подоконнике фиалки, которые вскоре переселились с ее подоконника на другие, норовя захватить все прочие свободные. Она как-то пыталась мне объяснить, но… не видела я красоты в розетках листьев, в цветах темных или бледных, одинаково немощных. А вот здесь… здесь одно лишь прикосновение к земле наполняло тело силой, а душу – странным
Крошечные деревца в тесных кадках.
И каменная дорожка. Россыпь кислицы темно-лилового цвета. Трава, которая оказалась не просто травой, а… я не понимала и половины премудростей, но руки помнили дело, голова же наслаждалась покоем. Теперь я понимала, что в моей прошлой жизни мне не хватало именно времени наедине с собой.
Постоянный бег.
Вечные попытки кому-то что-то доказать… страх не успеть, провалиться… и мгновения тишины, наполненные тихим шелестом воды о камни. Влажная трава. Мягкая темно-рыжая земля, по которой бамбуковые палочки рисовали узоры… беседка и чай, который приносила девочка.
– Ты выбрала себе имя? – спросила я, устраиваясь на берегу.
– Нет, госпожа. Их слишком много… и все такие красивые. Но я выберу! Честное слово!
Я сидела на траве, больше не заботясь о том, что помну кимоно. Это было домашним и, несмотря на трогательную заботу оннасю, все одно обзавелось с полудюжиной пятен. Пожалуй, права была матушка, пеняя Иоко за никчемность…
Эта мысль внезапно вызвала дрожь в пальцах. И руки вдруг свело болезненной судорогой, я чудом удержала чашку, которая опасно накренилась. Отстраненно подумала, что чай никогда не бывал настолько горячим, чтобы стоило бояться ожогов.
Боль пульсировала в груди.
И в животе.
И это было непонятно, разве что… тело помнило? Уж не после ли визита матушки, которая была жива – я это знала точно, ибо оннасю как-то поинтересовалась, не собираюсь ли я навестить ее вновь, – Иоко заболела?
Отрава?
И все одно непонятно. Зачем матери меня травить? Нет, я в отличие от Иоко не была настолько наивна, чтобы полагать, будто мать не способна причинить вред своему дитяти. Способна. И последние годы жизни Иоко вполне однозначно говорят о характере женщины, давшей ей эту жизнь. Но зачем…
Выгода? Пропавшие деньги? Вполне возможно… если бы мать попросила, Иоко… свои отдала бы точно, а вот чужие? Нет, версия хороша, однако сумма отнюдь не так велика, чтобы рисковать убийством. Убийц здесь не жаловали вне зависимости от пола и возраста, а отправляться на плаху ради пары дюжин золотых монет… помнится, батюшка оставил за собой изрядно золота, чтобы семья могла жить безбедно.
Я поставила чашку на траву.
Тогда иной мотив? Скажем… скажем, стыд? Дочь, открывшая Дом призрения, позорила ее? Но… нет, тоже не сходится. Если первой хозяйкой печального дома являлась императрица, да и согласно законам, владеть домом могла лишь женщина знатного рода, то это не может быть стыдным
Боль ушла, вот только чай оказался чрезмерно горек. И я вернула чашку на поднос. Встала… и вовремя, поскольку со двора донесся крик:
– Где эта старая потаскуха?!
Голос был молодым и звонким, и потому услышали его все обитатели дома. Да и сам он разом утратил сонность…
– Есть тут кто живой?
Что-то громыхнуло.
– Выходите…
Я стряхнула травинки, прилипшие к кимоно. Пожалуй, стоило бы сменить платье, но что-то подсказывало: гость несколько нетерпелив и вряд ли дождется, пока я приму достойный визита вид.
– Там… – оннасю дрожала, – там пришли… двое с палками пришли. И шумят.
– Ничего. – Я постаралась ободряюще улыбнуться. – У нас тоже хватает палок.
Вот только сердце мое болезненно сжималось, предчувствуя неприятности. Да и у Иоко имелись все основания опасаться мужчин с палками.
– Эй вы там…
– Чего орешь? – голос Араши был полон дружеского сдержанного участия. И я поспешила, пока конфликт не перешел в иную плоскость.
Во дворе и вправду было двое мужчин.
С палками.
Молодые, но изрядно бледные и помятые, вид они имели весьма агрессивный. Темные их одеяния, некогда весьма роскошные, были грязны. Плоские лица опухли. А волосы, заплетенные в косицы, лоснились от жира.
В руках оба сжимали палки, старший время от времени ударял своей по забору.
Араши стояла на пороге с заветным мечом, обнажать который, к моему великому облегчению, она не стала. Но всем своим видом она демонстрировала полную готовность вступить в схватку. И как ни странно, этого хватило, чтобы гости держались во дворе.
Хотя на дом оба поглядывали с жадностью.
– Кто вы, – я шла неторопливо, как и подобает благородной госпоже, – и что вам нужно в доме моем?
Мой голос, благо воспитанию, звучал ровно и отстраненно.
– А ты кто такая?
Старший покачнулся.
Кажется, он все еще был пьян или… нос мой учуял характерный сладковатый аромат опиумного зелья. Если так, то все будет немного сложнее. Пьяные и наркоманы не способны прислушаться к доводам рассудка. А палки… палки у меня были в отличие от умения ими пользоваться.
– Я Иоко, хозяйка этого дома, – сказала я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно.
– А… – потянул старший, утыкая палку в землю, он опирался на нее, словно на трость, и покачивался. – Значит, это ты…
Он явно хотел что-то добавить, но слова потерялись. И он стоял, покачивался, шевелил бровями, пытаясь казаться одновременно и грозным, и задумчивым, но был всего-навсего смешон.
– Это я, – согласилась я. – Я – большей частью всегда я… а вы – это вы… и могу я узнать, что привело двух достойных юношей в скромную нашу обитель?