Дом правительства. Сага о русской революции
Шрифт:
Троцкий в своем дневнике утверждает, что узнал о казни после падения Екатеринбурга.
В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:
– Да, а где царь?
– Кончено, – ответил он, – расстрелян.
– А семья где?
– И семья с ним.
– Все? – спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.
– Все! – ответил Свердлов. – А что? [350]
Статья Михаила Кольцова о судьбе царя начинается со ссылки на его статью о падении царизма.
350
Л. Троцкий, Дневники и письма, под ред. Ю. Фельштинского (М.: Издательство гуманитарной литературы, 1994), http://lib.ru/TROCKIJ/dnewniki.txt
Половодье
Впрочем, продолжал Кольцов, растворять было нечего. Низвергнутое зло было повсюду и нигде.
Был режим. А кроме режима? Ничего. Прямо ничего. Нуль. Как у Гоголя в «Носе» – «пустое, гладкое место». Ведь недаром же покойный М. Н. Покровский писал фамилию «Романовы» в кавычках… Кавычки. В кавычках ничего. Пустые кавычки. Как шуба без человека.
Царь – одновременно зимняя грязь и прямо ничего, кровавый тиран и пустое, гладкое место. Торжество победителя уживается с иронической улыбкой фельетониста.
Министр юстиции колчаковского правительства С. Старынкевич телеграфирует союзному совету в Париж результаты обследования гибели Николая и местонахождение его останков:
«В 18 верстах от Екатеринбурга крестьяне раскопали кучу пепла, в которой оказалось: пряжка от подтяжек, 4 корсетных планшетки и палец, относительно которого доктора указали на особенную холеность ногтя и принадлежность его породистой руке».
Это все. От Николая. От Романовых. От символа, которым увенчался трехсотлетний порядок невыносимого угнетения в великой стране.
В раннюю, мощную, пылкую весну – кто в России вспомнит о кучке пепла под Екатеринбургом? Кто задумается о Николае?
Никто. О ком вспоминать? О том, кого не было? [351]
351
Кольцов, Фельетоны и очерки, с. 24–42.
Юровский доставил в Кремль 42 изделия из золота, 107 из серебра, 34 из меха и 65 прочих «ценностей». Часть имущества царской семьи была вывезена поездом, в двух специальных вагонах. Белые обнаружили 88 предметов, в том числе дневник и крестик царевича Алексея, в квартире одного из членов расстрельной команды. Его нашли, когда кто-то опознал в его собаке спаниеля по кличке Джой (а не Джек) – собаку, которая не лаяла.
Около 140 предметов были обнаружены в других частных квартирах. В списке семейных вещей, которые никто не забрал, значились шестьдесят икон и около пятидесяти книг, в основном духовного содержания (в том числе принадлежавшая императрице «О терпении скорбей» с многочисленными «карандашными отметками и подчеркнутыми тезисами»). Палец, найденный следователями, принадлежал женщине средних лет и был отсечен острым режущим предметом [352] .
352
Соколов, Убийство царской семьи, с. 192–218 (о лезвии см. с. 216); Алексеев, Гибель царской семьи, с. 139–159; Плотников, Правда истории, с. 355–373. См. также: Сборник документов, относящихся к убийству императора Николая II и его семьи http://rus-sky.com/history/library/docs.htm#1–10; Собаки в императорской семье, http://www.google.com/search?client=safari&rls=en&q=собаки+царская+семья+джой+джемми&ie=UTF-8&oe=UTF-8
5. Последний бой
Тридцатого августа 1918 года был убит глава петроградского ЧК Моисей Урицкий. Через несколько часов на митинге в Замосворечье был ранен Ленин. В тот же вечер Свердлов составил «Воззвание всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем». «Мы не сомневаемся в том, – писал он, – что и здесь будут найдены следы правых эсэров, следы наймитов англичан и французов… На покушение, направленное против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции». 2 сентября ВЦИК принял резолюцию о «красном терроре против буржуазии и ее агентов» [353] .
353
Свердлов, Избранные произведения, т. 3, с. 5–8.
По воспоминаниям Новгородцевой, Свердлов выглядел «необычно суровым» и «казался еще тверже, еще решительнее и собраннее, чем всегда».
354
Semion Lyandres, «The 1918 Attempt on the Life of Lenin: A New Look at the Evidence», Slavic Review, т. 48, № 3 (Autumn, 1989), с. 432–448; Свердлова, Яков Михайлович Свердлов, с. 372–373; Мальков, Записки, с. 159–162 (о суровости на с. 160); П. Мальков, «Записки коменданта Кремля», Москва № 11 (1958), с. 136. Это первая редакция мемуаров Малькова. В других изданиях предложение о квартире Свердлова отсутствует.
– Когда? – коротко спросил я Аванесова.
У Варлама Александровича, всегда такого доброго, отзывчивого, не дрогнул на лице ни один мускул.
– Сегодня. Немедленно.
И, минуту помолчав:
– Где, думаешь, лучше?
Мгновение поразмыслив, я ответил:
– Пожалуй, во дворе Автобоевого отряда, в тупике.
– Согласен.
– Где закопаем?
Аванесов задумался.
– Этого мы не предусмотрели. Надо спросить Якова Михайловича.
Мальков с Аванесовым отправились в кабинет Свердлова и задали ему тот же вопрос.
Яков Михайлович глянул на Аванесова, на меня. Медленно поднялся и, тяжело опустив руки на стол, будто придавив что-то, чуть подавшись вперед, жестко, раздельно произнес:
– Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа.
Мальков вызвал несколько «коммунистов-латышей».
Я велел начальнику Автобоевого отряда выкатить из боксов несколько грузовых автомобилей и запустить моторы, а в тупик загнать легковую машину, повернув ее радиатором к воротам. Поставив в воротах двух латышей и не велев им никого впускать, я отправился за Каплан. Через несколько минут я уже вводил ее во двор Автобоевого отряда.
– К машине! – подал я отрывистую команду, указав на стоящий в тупике автомобиль.
Судорожно передернув плечами, Фанни Каплан сделала один шаг, другой… Я поднял пистолет… [355]
355
Мальков, Записки [1959], с. 159–160. Эпизод присутствует только в издании 1959 года. См. также: Richard Pipes, The Russian Revolution (New York: Vintage Books, 1990), с. 806–809.
Убийство Каплан (объявленное как «расстрел по постановлению ВЧК») положило начало «красному террору против буржуазии и ее агентов». Выйдя из кабинета Аванесова, Мальков (если верить его воспоминаниям) подумал: «Красный террор не пустые слова, не только угроза – да, врагам революции пощады не будет!» Главной формой «социальной защиты» были массовые расстрелы заложников. Главным критерием при аресте была классовая принадлежность, выражавшаяся (или не выражавшаяся) в контрреволюционных словах и действиях. Главные признаки классовой принадлежности оставлялись на усмотрение чекистов. Бухарин выделил девять групп классовых врагов (в том числе «интеллигенцию вообще») и некоторое количество пролетариев, нуждавшихся в «принудительной дисциплине» в силу отсутствия у них «принудительной самодисциплины» [356] .
356
Мальков, Записки [1961], с. 162; Бухарин, Экономика переходного периода, с. 165–166.
В России не было ни людей, которые считали себя «буржуазией и ее агентами», ни армий, которые шли в бой под ее знаменами, но существовала особая каста, сочетавшая социальные привилегии с боевыми навыками и знаками отличия. «Кто же другой, – писал Сталин в 1919 году, – мог быть оплотом деникинско-колчаковской контрреволюции, как не исконное орудие русского империализма, пользующееся привилегиями и организованное в военное сословие – казачество, издавна эксплуатирующее нерусские народы на окраинах?» [357]
357
Peter Holquist, Making War, Forging Revolution: Russia’s Continuum of Crisis, 1914–1921 (Cambridge: Harvard University Press, 2002), с. 7–11, 174–175 и в других местах; И. Сталин, «К военному положению на юге», Сочинения, т. 4, http://petrograd.biz/stalin/4–14.php