Дом с привидением

Михалева Анна Валентиновна

— Еще спрашиваешь. Я из этой тюрьмы только по большим праздникам выбираюсь. Сама города лет пять не видела, — буркнула та.

— Не стоит так преувеличивать, — опротестовал Рябой, — я тоже составлю вам компанию.

— Кто бы сомневался, — Саша отвесила ему глубокий поклон и, поднимаясь по лестнице, толкнула бедром с такой силой, чтобы он хотя бы пошатнулся.

Но Рябой не был бы Рябым, если бы не устоял на месте со скучающим выражением на роже. Только хмыкнул ей вслед:

— Не понимаю, и зачем ей нужен телохранитель?

* * *

Аркадий Петрович откинулся на подушки и закрыл глаза. И снова темнота под веками закрутилась в бешеную спираль. Путаные мысли неслись

в этой черной мгле, едва задевая его сознание, превращаясь в поток несвязанных фраз. Он почувствовал легкую дурноту, словно его укачало на яхте. Его яхта — бело-сиреневая «Афродита» — тоже вспыхнула в сознании в ярких лучах желтого солнца и стремительно унеслась вдаль, оставляя за кормой легкую пену. Сколько месяцев он не ступал на ее палубу? Пять, семь, восемь? Уже не важно. Темнота, в которой он блуждал, все закручивалась и закручивалась. Он знал, что там, в середине этой бешено несущейся в глубину его мозга спирали был один-единственный вопрос — основа этого черного безумия. Единственный вопрос, которого он боялся в этой жизни. Тот, который не решался задать.

— Ты думаешь, что это конец? — донеслось из темноты.

Он хотел было ответить, но не смог. Губы его намертво слиплись.

— Спроси, — настойчиво потребовал голос.

Аркадий Петрович открыл глаза. Вернее, он попытался это сделать, но у него не вышло, потому что тьма не исчезла и в утреннем свете, который бликовал за окном, он видел все ту же черную космическую спираль.

— Ты же все время думаешь об этом, — голос был ровным и холодным. Он наполнил собой все пространство комнаты. — Ты боишься, потому что знаешь ответ.

Ему стало холодно, очень холодно. Грудь налилась тяжелой режущей болью, дыхание перехватило, словно невидимые, но сильные пальцы пережали трахею, прекратив доступ воздуха в легкие.

— Я не знаю, — из последних сил прохрипел он.

— Знаешь, — зловеще ответил голос. — Спроси.

— Нет! — прокашлял он.

— Не можешь же ты убегать вечно. Когда-нибудь тебе придется спросить. И будет слишком поздно.

— Нет! — боль сдавила ребра. Он падал в бездну черного безумия.

— Спроси!

— Не-ет! — из последних сил крикнул он, цепляясь за остатки самообладания.

И сжался, с ужасом ожидая продолжения безумия.

— Ну как знаешь, — с некоторым сожалением сдался голос.

Потом все стихло. Боль неожиданно отпустила. Так же неожиданно, как и возникла. Дышать стало легче. Аркадий Петрович открыл глаза. Яркое солнце улыбалось ему сквозь прозрачные занавески. Но оно его не радовало. Он удивился тому, что вообще-то давно уже не обращал никакого внимания на солнце, как, впрочем, и на весь остальной окружающий мир, — ему было решительно все равно, какое время года за окном. Живя среди сосен — высоких и прямых, как мачты, он не обращал внимания на запахи леса — пьянящие, особенно по утрам. Он не прислушивался к пению птиц, даже на отдыхе, когда дела теребили его меньше, он ничего этого не замечал. У него был свой мир — созданный им, огромный и искусственный, где всем этим прелестям природы не было места. У него была семья, которую он очень любил, и ее климат не зависел от того, снег за окном или июльская жара. Поэтому природа была для Аркадия Петровича безликой сферой, в которой жила его империя. Природа с ней никак не была связана и поэтому его не интересовала. И вот надо же такому случиться, он обратил внимание на солнце. Мало что обратил — понял, что оно его больше не радует. Он вдруг почувствовал себя живым существом, простым живым организмом, который находится в странной, непонятной ему зависимости от всех этих вечных вещей — солнца, ветра, запаха леса, — в зависимости от Земли. И ему стало не по себе.

— Аркадий Петрович, — робко позвали от двери.

Он вздрогнул и повернулся.

— Вам

плохо?

Он пожал плечами и слабо улыбнулся секретарше:

— Почему ты здесь, Инна?

— Виола сказала, что вы весь день собираетесь работать в домашнем кабинете, — она явно не поняла вопроса. А где еще быть секретарше в рабочее время, как не рядом со своим начальником?

— Ну, да… конечно… слушай, Инна, тебе нравится солнце?

— В каком смысле? — она даже руками развела.

Ее кругленькая фигурка с раскинутыми в нерешительности руками показалась ему комичной. Он усмехнулся:

— А ты могла бы подготовить мне список моих недоброжелателей?

— Э-э… У сборщиков подписей задача более легкая. Их — миллионы.

— Ладно, — он слегка откинул одеяло, показывая, что собирается встать.

Секретарша, приняв деловой вид, ретировалась к кабинету.

— Разбери бумаги, я буду через пятнадцать минут.

Он глубоко вздохнул и спустил ноги на пушистый ковер.

Глава 4

Виктория отвернулась от окна и уставилась в затылок Рябому. От безделья, на которое обречен пассажир автомобиля, ей было явно не по себе.

«Раньше она любила ездить на заднем сиденье больших машин. Раньше она вообще любила быть королевой, которой все любуются, за которой все ухаживают, только что тапочки в зубах не подносят, — подумала Сашка. — А теперь не любит. Наверное, Америка наложила на ее сознание очень сильный отпечаток».

Она не могла понять, какая Виктория ей больше нравится — та, прошлая, или эта. Теперь тетка словно нарочно старается быть проще, чем есть на самом деле, — даже с прислугой разговаривает на равных. Раньше за ней такого не замечалось. Какие там разговоры, кроме «благодарю» вместо банального «спасибо», от нее никто из слуг не слыхал до нынешнего ее появления. Она даже приказаний никогда не отдавала, полагая, видимо, что все должны угадывать ее желания и без слов. А теперь Виктория словно спустилась с небесных высот на землю, словно перестала быть холодной богиней и превратилась в нормальную женщину. От этих перемен Сашка терялась. Она не могла понять, как вести себя с тетушкой. Конечно, и раньше она могла доверить ей любые тайны, но доверяла их скорее как безучастному душеприказчику, который мог дать правильный совет, и только. А теперь Виктория старается ее понять, она вообще старается всех понять, вникнуть в суть проблем, или по крайней мере искусно играет в это. Только зачем ей это нужно? Может быть, в ее Техасе такое поведение и приветствуется, но дома-то чего притворяться? Тут ее любой любят!

— Рябой, у меня к тебе два вопроса, — Виктория усмехнулась.

Телохранитель живо развернулся к ней и улыбнулся, обнажив ряд ровных зубов. Вообще-то он был очень даже симпатичным, только уж слишком громоздким.

— Я весь внимание.

— Меня всегда интересовало, почему вы все так коротко стрижетесь? Я имею в виду людей вашей профессии.

Он задумался на минуту, потом неуверенно пожал плечами:

— Понятия не имею. По-другому не хотел никогда… Может, профессия отпечаток накладывает?

— А почему тебя все Рябым называют? У тебя же ни одной ямки на лице?

— Это длинная история, — он смутился как ребенок, даже покраснел. Викторию это окончательно развеселило.

— Да нам некуда спешить, расскажи.

— Тетя, не мучай парня, — вступилась за него Сашка. — Тем более что он тебе все равно не расскажет. Сколько раз его пытали — ни гугу про это прозвище.

— Да ладно тебе, — Вика положила свои длинные пальчики на его плечо.

— Нет, ну в самом деле…

— Да там у него все в веснушках, — изрек шофер, которому, видимо, осточертело наблюдать одну и ту же сцену сотый раз: «Рябого спрашивают, он смущается».