Дом с волшебными окнами. Повести
Шрифт:
И Мая перестала дуться. Она даже уговаривала меня не бояться, хотя сама будет волноваться больше меня. «И не вздумай опять подводить наше звено!» — сказала она. «Опять» — это она про арифметику вспомнила.
С арифметикой, кажется, ничего теперь, хотя последние дни я больше всего занималась музыкой. Мне ведь надо было нагнать, потому что я запустила свою программу. Кажется, нагнала. Но у А. С. ведь не узнаешь! Он сегодня на репетиции всех одинаково похвалил, а потом произнёс смешную речь: «Ну, солисты, — сказал он (это мы-то — солисты!), — идите домой, хорошенько
Когда он сказал про скрипку, все засмеялись. А он ещё добавил, что солистов с грязными ногтями он тоже будет отправлять с концерта, и велел всем идти домой.
Я выполнила его приказ и сегодня больше не играла. Только один раз — медленно, по нотам. Это он разрешает. И пораньше лягу спать. Мамы ещё нет. У неё партийное собрание. Но завтра она придёт вовремя, и на концерт мы пойдём вместе.
Интересно, много ли народу будет на концерте и придёт ли кто-нибудь из посторонних?
39. ПИСЬМО НИКОЛАЮ ГРИНЕНКО
Почтальон Степан Гаврилыч носил письма в этот дом уже много лет подряд. Он носил письма до войны — с далёких строительств, из домов отдыха, из пионерских лагерей; носил в годы войны треугольнички со штампом полевой почты — драгоценные треугольнички, которых так ждали во всех квартирах! Степан Гаврилыч давно знал все фамилии и имена своих адресатов и поэтому невольно задержался взглядом на крупной надписи на конверте:
НИКОЛАЮ ГРИНЕНКО
Фамилия Гриненко ему была знакома, но он хорошо знал, что Гриненко погиб на фронте в дни Великой Отечественной войны. Степану Гаврилычу пришлось принести тогда извещение о его гибели и отдать жене Гриненко.
Маленькая женщина не закричала и даже не заплакала, но стала вся белая, как бумага.
А с тех пор вот уже несколько лет никто не пишет писем семье Гриненко. Родных у маленькой женщины, по-видимому, нет.
Степан Гаврилыч встречал её не раз, худенькую, повязанную платком; она всегда торопилась: то на работу, то в магазин, то в детский сад за меньшими ребятами. Меньшим её ребятам-близнецам лет так примерно по шести, скоро в школу пойдут, а старшему сыну — лет четырнадцать, большой уже паренёк.
Уж не ему ли это письмо? Скажи пожалуйста: «Николаю Гриненко»! И Степан Гаврилыч молча улыбнулся в усы, поднимаясь по узкой деревянной лестнице на второй этаж. Он с интересом посмотрел через очки на большой голубой конверт с напечатанным штампом учреждения. Письмо-то служебное! Чем же отличился этот паренёк? Не набедокурил ли? Степан Гаврилыч слышал, как честили во дворе жильцы один раз какого-то Кольку, грозили ему милицией за опыты в сарае. Не этому ли самому герою он несёт служебное письмо?
Степан Гаврилыч прочитал служебный штамп: «Детская музыкальная школа» — и позвонил три раза, держа в руке голубой конверт. Он мог бы опустить
— Почта, — строго сказал Степан Гаврилыч.
Дверь открыли. Старушка жилица внимательно посмотрела на Степана Гаврилыча и на письмо.
— Кому, голубчик? — спросила она.
— Николаю Гриненко в собственные руки, — пошутил Степан Гаврилыч.
— Да кому же это? — удивилась старушка. — Неужто Коле?.. Коля! — позвала она.
— Чего надо? — послышался недовольный голос совсем близко.
Приоткрылась дверь чулана, и оттуда выглянула встрёпанная мальчишечья голова.
— Господи, — всплеснула руками старушка, — опять в чулан забрался! Весь дом взорвёшь своей фимией.
— Не фимией, а химией, — хмуро поправил Коля. — Ничего я не сожгу, я к уроку готовлюсь.
Степан Гаврилыч посмотрел на перемазанные Колины руки и протянул ему конверт.
— Вам письмо, гражданин, — подчёркнуто вежливо произнёс он.
Коля вскинул на него глаза — «стрельнул», как подумал Степан Гаврилыч — и, покраснев, схватил письмо. Он с удивлением и как будто с разочарованием прочёл несколько раз странную печатную надпись на конверте и посмотрел на Степана Гаврилыча, как будто спрашивая: «Зачем это мне?»
— Вам письмо, вам, — сказал Степан Гаврилыч, с удивлением замечая, что сам хотел бы узнать содержание письма. Это было вообще совершенно не в его привычках и недостойно настоящего почтальона.
Коля нерешительно вскрыл конверт и прочёл про себя письмо. На лице его появилось недоуменное выражение. Он был так удивлён, что, забыв свою мальчишескую гордость, прочёл письмо ещё раз — вслух:
— «Уважаемый Коля! Приглашаем тебя на наш школьный концерт, который состоится двадцать девятого октября, в семь часов вечера, в помещении школы».
И всё. Адрес школы и подпись:
«А. Соловьёв».
Коля и Степан Гаврилыч молча посмотрели друг на друга. Потом Степан Гаврилыч, который тоже, по правде говоря, не понял, что к чему в этом приглашении, козырнул и ушёл, а Коля, повертев в руках письмо, положил его обратно в конверт и, смяв, сунул в карман. Подумав, он вынул конверт из кармана, разгладил и понёс в комнату. Там он положил его на комод, рядом с фарфоровой кошкой, и о чём-то задумался.
Клавдия Мироновна Гриненко возвращалась в этот день с работы особенно уставшая. По дороге её одолевали грустные мысли: вот уже пять лет, как она живёт с ребятишками одна, без Сергея Игнатьевича. Как хорошо ей жилось с ним, как все завидовали ей! Ведь какой человек был хороший — не пил, не курил даже. С работы придёт — всё по хозяйству возится: что починит, что смастерит. И она, Клаша, при нём не знала ни тоски, ни горя. Никогда он не обижал её. А ребят как любил! Меньшие при нём были ещё грудными, а Коля был уже школьником.