Дом самоубийц леди Мэри

Кукла – вместилище детских страданий.

В играх дети переносят в куклу всё,

что гнетёт их души.

«В чёрном-чёрном городе, на чёрной-чёрной улице стоит чёрный-чёрный дом…». На самом деле город был вовсе не чёрный, да и улица – само очарование. Просто дети любят придумывать нелепые страшилки. И так начиналась страшилка про дом… Её дом.

Сама она не считала, что в нём есть

что-то страшное. Хотя он действительно выделялся среди остальных – увитых розами и виноградом, своей самобытностью. Но всё самобытное считают странным, не правда ли? Она думала точно так же.

По совести сказать, весь её вид – и нежно розовое кружевное платьице, и тряпочные башмачки, и румянец – всё подходило тем, обычным домам, с их множественными оттенками светлого. И уж никак не её нынешней обители. Где было темно, пыльно, пахло плесенью и засохшей кровью. Сейчас, она, конечно, не могла ощущать этот запах – у неё не было ноздрей, но помнила его. Он буквально витал в воздухе сухими кровавыми частичками.

Она сидела на подоконнике, держа спину и вытянув прямые ноги. Разбитое окно второго этажа было единственным, с которого давно упала тяжёлая штора, и оно открывало вид на улицу.

Её братики и сестрички по крысиному копошились у неё за спиной. Чавкающие звуки, хруст костей и хлюпанье эхом оседали на стенах.

«Должно быть, убирают остатки тела новой сестрёнки» – подумала она рассеянно. Назойливость этих звуков раздражала, ей хотелось, чтобы они поскорее её догрызли и унесли в сад.

Для неё это было обычным делом. Она была фарфоровой, шарнирной куклой в старом, страшном доме.

Вдоль стены скользнула тень. Зашуршали отголоски когда-то парчовой юбки. Она не спутала бы этот звук ни с чем на свете, и всё-таки не торопилась оборачиваться. Мамочка вернулась из подвала.

– Энни, детка, – голос давно мёртвой женщины шершавый и колючий, – Знакомься с новой сестрёнкой. Её зовут Сара.

Рассохшиеся белесые руки подхватили её за талию. Мамочка развернула Энни на подоконнике, и осенняя улица скрылась от её стеклянного взгляда. Рядом, широко расставив негнущиеся ноги, сидела новая сестра.

Оставив девочек знакомиться, Мамочка уселась в своё кресло. Иссохшее дерево надсадно, противно скрипело в такт покачиваниям.

Верно, Энни знала лишь живую Сару, не мёртвую. У новой сестрички было правильное, благообразное лицо. Она была наполнена добротой, и взгляд её светился смиренной, всепоглощающей любовью. Любовью к своей семье. Сара при жизни очень боялась её потерять.

– Привет, – раздалось из недр фарфоровой головы Энни.

Она улыбалась навечно застывшими губами. Даже если не хотела этого.

Сара молчала.

На новой сестрёнке была белая ночная сорочка с подолом в крови. На кукольных руках тоже была кровь, она обрамляла ножом вырезанные на запястьях слова: «Папочка», «мамочка», «братик». Энни подумала, что вырезать эти надписи на себе было очень больно.

***

«Дом самоубийц! Кровавая бойня!» – пестрил газетный заголовок.

«Многим

печально известный дом кукольницы Мэри Доллс поведал новую ужасную историю. Продолжается череда леденящих кровь преступлений, захлестнувших наш город.

Вчера ночью жители соседнего с проклятым домом участка видели, как из окна второго этажа выпала девочка, и позвонили в полицию. Полицейские направились на место, предполагая, что пострадавшая может быть ещё жива, но, как и в прошлые разы, тела не обнаружили. Был найден окровавленный нож и некоторые вещи, как оказалось, принадлежавшие Саре Бишеп – дочке Эдварда Бишепа, помощника настоятеля храма.

Полиция направилась в дом Бишепов и обнаружила трупы всех членов семьи. Эдвард, его жена Жаклин и сын Ник были жестоко изрезаны и заботливо уложены на кровать. Убийца разложил тела так, будто Бишепы просто заснули вместе, обнимая спящего посередине Ника. Поражает не столько кровавая расправа, сколько дьявольский контраст между жестокостью и заботой убийцы по отношению к своим жертвам.

Полиция пока не даёт никаких подтверждений, но по предварительным данным, нож, найденный в Доме самоубийц – и есть орудие убийства семьи Бишеп.

Напомним читателям, что эта история далеко не первая. Соседи или случайные прохожие видят выпадающих из окна проклятого дома или повесившихся на ветке дерева людей, но прибывающая на место полиция трупов не обнаруживает. Лишь личные вещи со следами крови.

События развиваются стремительно. Следите за новостями в последующих выпусках».

– Пфф, писаки, блять. Им бы из всего раздуть трагедию, – мужчина с остервенением бросил газету на стол, – Ручаюсь, процентов семьдесят из этого – ёбанная брехня.

– Ральф, завязывай бубнить, бесишь! – Генри что-то напряжённо искал в интернете, уткнувшись носом в экран ноутбука.

Ральф промолчал. Он взял с пола полупустую бутылку пива, и с остервенением раздавил жирного таракана, зазевавшегося на горлышке. Он ненавидел тараканов. Ненавидел эту квартиру, где численность паразитов превышала количество жильцов раз так в тысячу. Он ненавидел… Свою жизнь.

По экрану малюсенького телевизора тоже полз таракан. Поменьше. Он приделал ведущей новостей противные усы, и Ральф усмехнулся. Звук был убавлен на нет, и сексуальная усатая дикторша шептала томным голоском что-то про политику.

– Какого черта ты там ищешь, Генри?

– Хлебало завали, сказал! – огрызнулся напарник.

Он почти касался носом тусклого монитора.

Они не были друзьями. Да даже напарниками их можно было назвать с трудом. Скорее товарищи по несчастью, или два тупых лузера, бессмысленно гробящих свою жизнь. Бесит. Как же это бесит!

– Прибавь-ка, – сказал Генри, не оборачиваясь.

– Чего? – отвлёкшись, Ральф не сразу его услышал.

– Прибавь звук, блять!

Ральф с остервенением схватился за пульт.