Дом скитальцев (рис. Н. Васильев)

Мирер Александр Исаакович

– Кот в сапогах, - сказал Сур.
– Автомат на фабрике случайно обернул дважды.

Ох я осел!.. Я невероятно обрадовался и немного разозлился. С одной стороны, было чудесно, что конфеты не отравлены и Тамар Фимна и остальные останутся в живых. С другой стороны, зачемон раздавал конфеты? Если бы отравленные, тогда понятно, зачем. А простые? Или он карманы перепутал и своим дал отравленные, а чужим - и мне тоже - хорошие? Но я-то, я, следопыт!.. В конфетной обертке не смог разобраться. Действительно, кот в сапогах.

А я все думал: почему нарисован кот с бантиком, а называется «Сказка»? Сапоги плохо нарисованы - не то лапки черные, не то сапоги. «Попался бы мне этот художник!..» - думал я, рассказывая о происшествиях на почте.

Я упорно думал о неизвестном художнике, чтобы не вспоминать про то, как я умирал. Об этом я не рассказал, а насчет всего остального рассказал подробно. Верка таращил глаза и ойкал - наверно, Сур объяснил ему кое-что, пока меня не было.

Сур записал мой доклад в блокнот. Потыкал карандашом в листок:

– Из правого кармана он угощал всех, а из левого кармана - по выбору. Так, Лешик? В лесу он же говорил, что надо купить конфет… Хорошие дела…

– В левом отравленные!
– страшным шепотом заявил Верка.
– Точно, дядя Сурен!

– Не будем торопиться.
– Он включил бритву.
– Романтика хороша в меру, гвардейцы. (Ж-ж-ж-жу-жу… - выговаривала бритва.) Думаю, что все объяснится просто и не особенно романтично.

– Шпионы!
– сказал я.
– Тут не до романтики.

Он выключил бритву.

– Скажи, а я, случаем, не шпион?

– Вы?

– Я. Живу в подвале, домой не хожу, даю мальчикам странные поручения. Подозрительно?

– Вы хороший, а они шпионы, - сказал Верка.

– Никто не имеет права, - сердито сказал Сур, - обвинить человека в преступлении, не разобравшись в сути дела. Поняли?

– Поняли, - сказал я.
– Но мы ведь не юристы и не следователи. Мы же так, предполагаем просто.

– Не юрист? Вот и не предполагай. Если я скажу тебе, что, возможно - понимаешь, возможно, - Киселев затеял ограбление? Горячка! Ты будешь считать его виноватым! А так даже думать нельзя, Лешик.

– Вот так так! А что можно?

– Изложить факты Павлу Остаповичу, когда он придет. Только факты. Долгонько же он…

Верка сказал:

– Он обещал быстро прийти. Говорит, освободится и живой ногой явится.

Сур посмотрел на часы. Я понял его. Он думал о Степке. Но кто разыщет Степку лучше, чем милиция?

Мы стали ждать. Сурен Давидович велел мне быть в кладовой, а сам пошел в стрелковый зал. Верка побежал во двор, высматривать капитана Рубченко. Я от волнения стал надраивать пистолет, только что вычищенный Веркой. Гоняя шомпол, заглянул в блокнот Сура.

Он был прав, в пеньке хранится оружие, с конфетами передаются, предположим, записки, но почему все хватались за сердце?

И тут Верка промчался в тир с криком:

– Дядя Сурен, дядя Павел пришел!

Капитан Рубченко

Павел

Остапович Рубченко - друг Сура. Раньше они дружили втроем, во третий, Валеркин отец, умер позапрошлой осенью. Для нас Павел Остапович был вроде частью Сура, и я чуть на шею ему не бросился, когда он вошел, большой, очень чистый, в белоснежной рубашке под синим пиджаком. Он редко надевал форму.

– Здравия желаю, пацан!

– Здравия желаю, товарищ капитан!

– Какие у вас происшествия? Пока вижу - проводите чистку оружия. Опять школой пренебрегаешь?

– У, такие происшествия… Вы Степку не видели?

Он Степку не видел. Тут заглянул Сур и попросил одну минуту подождать, пока он примет винтовки. Рубченко кивнул в сторону тира и покачал пальцем. Сур сказал: «Вас понял» - и позвал меня оттащить винтовки. Ого! Рубченко не хотел, чтобы его здесь видели, следовательно, уже известно кое-что… Я выскочил, бегом потаил винтовки. Сур даже чистку отменил, чтобы поскорее выпроводить студентов из тира, и сам запер входную дверь. Теперь нам никто не мог помешать, а Степка, в случае чего, откроет замок своим ключом или позвонит в звонок. Я уселся так, чтобы видеть двор через окно. Сурен Давидович прикрыл дверь в кладовую, закурил свой астматол и показал на меня:

– Вот наш докладчик.

Рубченко поднял брови и посмотрел довольно неприветливо. По-моему, каждый милицейский начальник удивится, если его притащат по жаре слушать какого-то пацана.

– Алеша - серьезный человек. Рассказывай подробно, пожалуйста, - и открыл свой блокнот.

Я стал рассказывать и волновался чем дальше, тем пуще. «Где же Степка?» - колотило у меня в голове. Я вдруг забыл, как Федя познакомился с таксистом, какие слова они говорили у пенька. Сур подсказал мне по блокноту. Рубченко теперь слушал со вниманием, кивал, поднимал брови. Когда я добрался до разговора о конфетах - первого, еще на проселке, - хлопнула входная дверь, и в кладовую влетел Степка.

Мы закричали: «У-рур-ру!», Сурен Давидович всплеснул руками. Степан порывался с ходу что-то сказать и вдруг побелел, как стенка. «Что за наваждение!
– подумал я.
– Упустил он гитариста, что ли?»

Степка встал у двери, уперся глазами в пол - как воды в рот набрал. Таким белым я его еще не видывал.

Наверно, Сур что-то понял. Почувствовал, вернее. Он быстро увел Степку под окошко, посадил на койку и налил воды, как мне только что. Степка глотал громко и выпил два стакана кряду.

– Набегался хлопчик, - ласково сказал Рубченко.
– Вода не холодная в графине? Напьешься холодного, раз-раз - и ангина!

Степка и тут промолчал. Даже Верке-несмышленышу стало совестно - он заулыбался и засиял своими глазищами: не обижайся, мол, дядя Павел, Степка хороший, только чудной.

Сурен Давидович сказал:

– Степа принимал участие в этом деле. (Рубченко кивнул.) После Алеши он тоже кое-что расскажет. Хорошо, Степик?

Степка пробормотал:

– Как скажете, Сурен Давидович.