Дом скитальцев (сборник)

Мирер Александр Исаакович

Лагерь на раджана именовался Постом. «Шестой Пост от Раганги», по–русски его следовало называть пограничной заставой. Три десятка Охотников, Кузнец, Строитель домов, четверо Врачей. Сколько при них собак, гепардов и боевых обезьян — неизвестно. Животные прибегали, уходили в лес, непрерывно вились под ногами, исчезали куда–то метать детенышей, устраивали шумные пиршества, когда из–за Границы забредал олень. Они строго отличали животных Равновесия от приблудных. Лошади паслись в болотистом урочище, как в загоне. Забором служили черные, светлоногие буйволы — ленивые громадины с отвратительным характером, до рогов облепленные красной лёссовой грязью. А над мирком Шестого Поста в кронах деревьев летали обезьяны Угрюмые боевые — в зеленой перевязи, с бочкообразной грудью и руками–бревнами. Тонкие, вытянутые умницы, с лукавыми мордами — услужающие. Наглые длиннохвостые бездельницы, размером от крупной

белки до пятилетнего ребенка — крикуны, пристающие к хищникам, как радиоактивные метки… А центром Поста была гония, поющее дерево. Три–четыре, а то и все восемь Охотников, по числу «ушей гонии», постоянно восседали вокруг синего ствола и пели на языке Памяти. Они передавали сведения о всех событиях: о смене муравьиных троп, о молодом поколении стрижей, учившихся летать над просеками, о том, что собаки ночью завывали и не хотели униматься, несмотря на строгие приказы. Лани, собака Джаванара, принесла в зубах толстую соню с недоразвитой левой задней лапой — это сообщение удивило Кольку своей нелепостью — толстая сопя! — и указано было в сообщении, что собака старшего Охотника выращена в питомнике Трех каменных столбов… Причем певец у гонии считался как бы вне общих правил — выходы на дежурство его не касались.

Хранителей гонии было двое. От темна до темна либо один, либо оба они, покрытые до ушей черными муравьями, возились у своего дерева. Поступки их были непонятны — они рассматривали муравьев или подкармливали их. Больше ничего. На окружающее не реагировали. Колька видел, как обезьяна уронила спелый плод ниу на спину Хранителю, и тот машинально, не отрываясь от своих шестиногих, очистил мякоть с лопатки. Потом Колька увидел, что и другие работают неистово.

Дхарма была занята весь день и добрую часть ночи. Вместе с гигантом Лахи, старшим Врачом, проверяли поочередно здоровье каждого Охотника и «кормили нардиков жидкостями». Врачи выкармливали нардиков из зародышей, привозимых на Птицах — через день прилетал особый гонец. Двое Врачей постоянно были на Границе с охотничьими отрядами, а сверх того, конечно — песни у гонии. Врачи пели так же дотошно, как Охотники — бесконечные подробности, описывающие тончайшие изменения нардиков, самочувствие пациентов, их настроение, работоспособность. Колька понимал не все и диву давался, глядя на эту ровную, пчелиную суету, неторопливую сосредоточенность… Большие, красивые, одинаковые люди, в одинаковых коричневых поясках. Только жуки разноцветные, знаки касты — а люди похожи до утомительности — рост, осанка, благообразность, мускулатура. Одинаковое поведение, одинаковые улыбки. Иерархия отношений была незаметна. Хотя Джаванара называли старшим Охотником, Брахака — старшим Управляющим Равновесием, и даже обращались к нему в третьем лице: «почтенный».

По логике вещей Джаванар был начальником заставы, а Брахак при нем — представитель правящей касты, вроде политработника. Дальше надстраивалась иерархическая лестница с Нараной, бездушным владыкой, на верхушке. Но логика той жизни оказывалась нелогичной в этой.

Система, состоящая из руководителей и подчиненных, целесообразна только для передачи–приема приказаний. В других случаях она просто бессмысленна. А здесь не существовало даже понятия «приказ», «распоряжение», и в языке не существовало императива. Было особое наклонение, Колька назвал бы его «косвенный императив к неразумным существам», оно употреблялось исключительно в разговорах о животных Равновесия. «Собака послалась мною, дабы прогнать болотную кошку». Другой пример: Управляющие Равновесием — почти все Охотники принадлежали к этой касте — получали приказы, по–видимому, приказы от Нараны, прямо по гении. Колька слушал внимательно и убедился, что Нарана выдает несколько вариантов поведения. Например, после доклада о соне с недоразвитой лапой Нарана посоветовала либо напустить на сонь каких–то животных, либо заставить обезьян снять с деревьев какие–то плоды, либо ничего не предпринимать… Нет, владыка не станет советовать…

Натолкнувшись на эту мысль, Колька и начал присматриваться к взаимоотношениям людей на Посту. Проверка — если Нарана диктаторствует, то ей необходимы субдиктаторы, чтобы власть ветвилась, как дерево, достигая самых мелких веточек. Может быть, предположил он, Великая Память имеет двойную функцию: для простых смертных она — гибрид справочника со счетной машиной, а местному руководству, сверх этого, дает циркуляры, приказы и прочее?

Не получилось. Здесь, действительно, не отдавали приказов. Такой вещи, как расписание нарядов, тоже не водилось — к выступающему наряду сбегались все Охотники, Но–ре–ма играл на тааби, и кто–то уходил, а кто–то оставался. Старший Охотник Джаванар действительно распоряжался, но не Охотниками, а патрульными животными,

и это занимало уйму времени. Джаванар спал два–три часа в ночь, и поэтому, а не почему–либо другому, прочие Охотники старались услужить ему, принести ему лук, выкупать его собак, пойти в наряд… То же с Брахаком. Когда он прибежал выручать Кольку от носорога, он был в охотничьей одежде — шел на Границу. Зачем? Он выращивал новую гонию на «Поляне железного дома» и в следующие трое суток приходил на Пост только поспать. Его титул «почтенный» оказался возрастным. Каждого, прожившего шесть дюжин лет было принято называть «почтенный» — как у нас стариков называют дедушкой.

Наконец, Колька подумал о гигантских нардиках и отчетливо понял: системы принуждения здесь нет. Чтобы заставить Головастого поступить по–своему, Нарана создала роботов — на других людей не рассчитывала, следовательно Таков был смысл разговора Дхармы с Кару — Кузнецом и Хранителем Памяти.

Все эти мысли формировались в Кольке исподволь, незаметно. На пятый или шестой день одиночества — он сбился со счета — что–то засосало под ложечкой, как or голода. Он сидел на траве, перед рисунком Брахака, в своем доме, когда ощутил: интересно. Как же они организованы, их больше миллиона в Равновесии? Он посидел еще, прислушался, но сосущее любопытство не уходило. «Плевать, все равно ты не выдержишь, сдохнешь…» Он побагровел, услыхав этот знакомый, отвратительный, блатняцкий тенорок — свою шкурную сущность… «Да разорвись ты, лопни, я — человек, ученый, я Головастый!»

Дхарма работала в лечилище. Увидела, как он вбежал, и просияла. Оставила нардиков, пошла навстречу — улыбка красила ее необыкновенно, и шла она, как плыла… «Для тех, кого я жажду…»

Почему ты жаждешь меня, а не красавца Лахи?

Почему ты ночуешь в одном доме со мной? Как Врач ты считаешь, что мне нужна женщина?

Что ты «соединяла и отсекала» в моем мозгу, и как ты удержала меня на краю безумия?

Что поняла сейчас, сию минуту — вчера я приходил в лечилище, ты не подняла головы?..

Действительно, Николай Карпов очнулся. Сел чинно, пожелал «прохладного полудня». Осведомился, не мешает ли работать — нет, не мешает. Тогда он спросил, каковы обязанности старшего Врача.

Он опытней — пояснила девушка. Он помнит о нардиках и о людях так много, что запас нардиков на Посту всегда хорош. Не велик, не мал и годится для любого случая. И знания Лахи о лекарствах и их сочетаниях близки к совершенству, а сверх того, Лахи ничем не интересуется, кроме врачевания — ни песнями, ни рисованием, ни танцами.

— Он говорит тебе, что нужно делать? — спросил Колька.

— Да, когда я спрашиваю, — весело сказала девушка.

А глаза у нее сияли невыносимо, коричневым дымным пламенем…

Колька опять побагровел. Он опустил глаза под ее взглядом и увидел, что она сидит, немного раздвинув бедра, а под пояском выпирает раздвоенный лобок.

Он совсем опустил глаза — в землю. Дхарма вдруг спросила:

— Ваши женщины закрывают тело?

— Закрывают, — сгорая, пробормотал он.

Ах, это ощущение мокрого, липнущего, ожарелого тела! И сны жаркие, липкие, еженощные. Он понял вдруг, что видит сны каждую ночь, а просыпаясь, ничего не помнит. Сейчас вспомнился, выскочил сегодняшний сон: он плутал в двух пересекающихся коридорах с наклонными полами; бродил, нависая над грязным, как в общественной уборной, кафелем. За стеной, в другом коридоре, ходила дхарма, прикрывала локтем торчащие врозь груди, и он искал входа к ней, чтобы она понесла от него и доказала шефу сходство Пространств. И всякий раз она была в другом коридоре…

Незаметно под рукой оказался бахуш, хрустел на зубах, как кедровые орешки. Колька смотрел в землю и мучился.

Когда–то и где–то был водянистый ноябрьский снег под шипучими шинами. Когда–то и где–то они ехали в институтском «рафике», сопровождаемые доктором Левиным, и возбужденно острили, что Рафу везет «раф» на верный штраф. Он был третьим номером экипажа, он был счастливчиком Карповым, элит–интеллигентом, специалистом высокого класса. Он был набит знаниями, как фундаментальная библиотека. Он знал все.

Здесь он почти ничего не знал. В нуль, в минус–время. Пусто. Он не знал, чем отличаются эти растения от индостанской флоры двадцатого века. Слон дул ему в бороду — какие слоны живут в Индии там? Ночью над просекой Границы повисал ковш Большой Медведицы. Скажи мне, интеллигент, таким же или другим видят созвездие люди на площадях Дели? А вот птица Рокх из «Тысячи и одной ночи». Отвечай, Николай Карпов, были птицы Рокх исключительно в арабских легендах, или арабы позаимствовали миф у древних индийцев? Ахука говорил о Новой Звезде: скажи теперь ты, знают ли твои современники–астрономы о Новых звездах прошлого? Что–то знают? Что именно, Карпов? Какими тысячелетиями датируют?