Дом Слотера [= Зов смерти]
Шрифт:
III
Следующий день был воскресенье. Частые пробуждения среди ночи, свет и потревоженный сон измучили меня. Я оставался в постели до 10:30, хотя у меня вошло в обыкновение подниматься каждый день ровно в девять, – привычка, приобретенная смолоду.
Я торопливо оделся, пересек зал, но Сол уже поднялся. Я почувствовал легкую досаду от того, что он не зашел поболтать со мной, как иногда делал, и даже не заглянул, чтобы напомнить, что давно пора вставать.
Я
– Доброе утро, – произнес Сол.
– Почему ты меня не разбудил? – спросил я его. – Ты же знаешь, я никогда не встаю поздно.
– Я думал, ты устал, – ответил он. – Какая разница?
Я сел против него, чувствуя известное раздражение, вынул из-под салфетки теплый бисквит и разломил.
– Ты заметил, что дом ночью трясся? – спросил я.
– Нет. Неужели?
Я оставил без внимания оттенок определенной дерзости в его встречном вопросе. Я надкусил бисквит и положил.
– Кофе? – предложил он.
Я резко кивнул, и он наполнил чашку, совершенно не обращая внимания на мое задетое самолюбие.
Я оглядел стол.
– Где сахар? – спросил я.
– Мне он не нужен, – ответил он. – Ты же знаешь.
– Он нужен мне,– сказал я.
– Да, но ты же не встал, Джон, – ответил он с обезоруживающей улыбкой.
Я рывком поднялся и направился на кухню, открыл дверцу буфета и достал сахарницу болезненно-чувствительными пальцами.
Затем, собираясь выйти из кухни и проходя мимо буфета, я попытался отворить другую дверцу. Она не открывалась. С тех самых пор, как мы въехали, дверца оставалась прочно притворенной. Мы с Солом, шутливо придерживаясь местной традиции, решили, что на буфетных полках хранятся засушенные привидения.
Однако в тот момент я мало был расположен к забавным фантазиям. С нарастающим раздражением я тянул за круглую ручку. То, что я настойчиво пытался открыть дверцу буфета, просто отражало плохое настроение, которое так живо накатило из-за пренебрежения ко мне Сола. Я поставил сахарницу и обеими руками ухватился за ручку буфета.
– Черт возьми, что ты делаешь? – услышал я из прихожей голос Сола.
Я не ответил на вопрос, лишь потянул ручку еще сильнее. Но дверца, словно прочно врезанная в раму, не сдвинулась ни на йоту.
– Что ты делал? – спросил Сол, когда я вернулся.
– Ничего, – ответил я, на том и кончилось. Я сидел, ел почти без аппетита. Я не знал, больше ли я разозлен или обижен. Скорее, это была обида, потому что Сол, обыкновенно чрезвычайно внимательный к моим настроениям, в тот день казался безразличным. В нем чувствовалась пресыщенная бесстрастность, столь отличная от его нрава, что я основательно расстроился.
Во
– На что ты смотришь? – спросил я.
Его глаза сфокусировались на мне, и легкая улыбка исчезла с губ.
– Ни на что, – ответил он.
Тем не менее я повернулся в кресле, чтобы посмотреть. Но там был только портрет над каминной полкой, и ничего более.
– На портрет? – спросил я.
Он не ответил, лишь помешал свой кофе с притворным хладнокровием.
– Сол, я с тобой говорю.
Его темные глаза, глядевшие на меня, были холодны и насмешливы. Они словно отвечали: «Хорошо, говоришь, но мне-то что?»
Пока он молчал, я попытался ослабить возникшее между нами необъяснимое напряжение. Я поставил чашку.
– Ты нормально спал?
Его глаза быстро метнулись ко мне, и я не мог не заметить в них подозрительность.
– Почему ты спрашиваешь? – произнес он недоверчиво.
– Разве это такой уж странный вопрос?
Сол вновь не ответил. Он промокнул свои тонкие губы салфеткой и отодвинул кресло, собираясь уйти.
– Прошу прощения, – пробормотал он, скорее в силу привычки, чем вежливости. Это чувствовалось.
– Почему ты столь таинственен? – спросил я, искренне обеспокоенный.
Он стоял, готовый уйти, с лицом совершенно бесстрастным.
– Никакой таинственности, – сказал он. – Ты выдумываешь ерунду.
Я просто не понимал внезапной перемены, произошедшей с ним, и не мог вспомнить ни одного похожего случая. Я недоверчиво смотрел, когда он повернулся и направился в прихожую короткими нетерпеливыми шагами.
Он повернул налево, чтобы пройти под сводчатой аркой, и я услышал его быстрые прыжки по ступеням, покрытым ковром. Не в силах пошевельнуться, я сидел, глядя на то место, с которого он только что исчез.
Только спустя долгое время я повернулся еще раз, чтобы получше рассмотреть портрет.
Казалось, в нем не было ничего необычного. Мои глаза скользили по хорошо сформированным плечам, тонкой белой шее, подбородку, по красным губам, похожим на лук Купидона, изящно вздернутому носику, чистым зеленым глазам. Я покачал головой. Просто женский портрет, не более. Как он мог воздействовать на здравомыслящего человека? Как он мог воздействовать на Сола?
Я не допил кофе, оставив его остывать на столе, встал, придвинул кресло и направился вверх по лестнице. Я шел в комнату брата. Я повернул дверную ручку, чтобы войти, но тут же ощутил оцепенение во всем теле, поняв, что он заперся. Я пошел прочь, со сжатыми губами, основательно раздраженный и взволнованный сверх меры.