Дом солдатской славы
Шрифт:
Мы снова ползем вперед, прячась за камнями, в воронках и выбоинах. До «молочного дома» остается метров тридцать-сорок. Командиры проверяют бойцов. Сигнал!
С криком «ура!» мы бросаемся в атаку, буквально грудью разрывая нити трассирующих пуль. В окна дома летят гранаты. На фоне освещенных ракетами развалин видны фигуры удирающих фашистов.
Дом взят, но это лишь голый скелет здания, зацепиться буквально не за что. А удержать его надо.
Считаем свои потери. Убит командир роты Наумов, много раненых, в том числе Павлов и Шаповалов, а сколько
Мы со своей стороны тоже пытаемся эвакуировать раненых из «молочного дома», но это почти не удается. Вражеский огонь теперь пронизывает каждый метр площади. Наше оружие — пулемет, несколько противотанковых ружей и автоматы.
Первые лучи солнца озаряют грязный изрытый снег. Гитлеровцы решили вернуть дом. Они идут в атаку. Главная опасность — соседнее здание. Оно метрах в двадцати, и оттуда в нашу коробку летят десятки гранат. Они падают в помещение, где мы находимся, и после каждого взрыва среди нас растет число раненых и убитых.
Те, кто может еще держать оружие, обливаясь кровью, продолжают отбиваться, и только когда их покидают силы, они передают остаток своих патронов товарищам.
Вражеская атака захлебнулась, фашисты отступают, но ненадолго. Мы пользуемся короткой передышкой и закладываем кирпичами дыры в стенах, оконные и дверные проемы. Но это не надежные загородки, гитлеровцы дробят их из пулеметов и автоматов, забрасывают гранатами.
В левой части коробки, куда ворвалась вторая группа наших товарищей, обстановка еще хуже. Там осталось всего несколько человек. Их попытка соединиться с нами не удается, лишь двум или трем бойцам повезло: они как-то ухитрились переползти сильно простреливаемый участок и присоединиться к нам. Как старший по званию среди уцелевших, беру команду на себя.
После четвертой атаки фашистов у нас почти не осталось патронов. Мы собираем боеприпасы у раненых и погибших друзей и поровну распределяем между собой. Недалеко от нашей коробки, на площади, лежит убитый боец. Возле него валяется диск от ручного пулемета с патронами. Он притягивает к себе наши взгляды.
Рядовой Болдырев, который часто приходил к нам в гарнизон с приказаниями от ротного, пристально смотрит на заманчивый диск.
— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите попытаться?
— Куда ты суешься, и шагу не сделаешь — собьют, — предостерегающе заметил кто-то из солдат.
— А что ты будешь делать без патронов? Ждать милости от фашиста? — раздраженно ответил Болдырев и вопросительно посмотрел на меня. Я молчал, и солдат, видимо, догадался, что я не возражаю.
Передав товарищу свой автомат, Болдырев с ножом подошел к оконному проему. Спрыгнув на землю, он быстро пополз к убитому бойцу. Вокруг него вздыбились фонтанчики земли и снега, затрещали разрывные пули. В одно мгновение он отделил ножом подсумок от ремня погибшего воина, схватил диск, и в это время справа ударил фашистский пулемет. Мы видим, как Болдырев застыл рядом с трупом.
— Отвоевался, — с горечью произносит
Прошла минута молчания. Вражеский пулемет умолк, перестали строчить и автоматчики. И вдруг Болдырев поднялся во весь рост и широкими прыжками, словно натренированный спортсмен, бросился назад, не выпуская из рук подсумок. Со всех сторон затрещали выстрелы, но фашисты опоздали, он уже был среди нас. Шинель и гимнастерка изрешечены пулями, а на теле ни единой царапины.
— Ну так и знай — войну переживешь и еще долг жить будешь, — осматривая пробитый шлем на голов Болдырева, сказал Иващенко.
Теперь внимание противника отвлечено тем, что происходит на площади. Там пробивается к нам на помощь подкрепление, посланное нашим командованием. Вздрагивает земля от ударов. Наступающих не видно за стеной сплошных разрывов. Мы с горечью понимаем, что нашим не прорваться сквозь такую огневую завесу. Значит, остается одна надежда — на собственные силы, на собственную выдержку.
Комбат сделал еще одну попытку облегчить наше положение. На площадь выбросили дымовые шашки. Но в этот день против нас был и ветер: он унес дым совершенно не туда, куда было нужно.
Мы оказались в огненном кольце и решили обороняться до конца. Вокруг лежат раненые и убитые. Всюду валяется занесенное кирпичной пылью оружие, а враг продолжает атаки.
День близился к концу. Последние лучи заходящего солнца еще слабо озаряли остовы торчащих развалин. Вражеская артиллерия и минометы продолжали покрывать разрывами площадь и обстреливать позиции наших подразделений.
В «молочном» нас осталось девять. Воронов наконец нашел удобную позицию для пулемета и теперь расстреливает врага почти в упор.
За грудой битого кирпича рядом с Гридиным лежит младший лейтенант Чернышенко. Он тяжело ранен, но у него еще есть силы держать оружие. Алеша задумчиво смотрит в сторону здания, откуда доносится галдеж фашистов.
О чем он думал? Может быть, ему в ту минуту вспомнилось родное село Солоновка Алтайского края. Там прошло его детство. Перед самой войной семья переехала в село Шипуново. Здесь Алексей стал комсомольцем, окончил девять классов. Мечты были учиться дальше, но началась война. Отец сразу в первые же дни ушел в армию, и Алеша взялся за хозяйство, а в феврале 1942 года он добровольцем ушел на фронт. Его послали в офицерское училище и оттуда прямо сюда, в Сталинград.
В соседнем доме усиливается возня фашистов. Кто-то из них, подбирая русские слова, громко кричит в нашу сторону.
— Русский зольдат бросай винтовка, сдавайся в плен, наш нихт стреляйт. Даем пять минут думай. Нихт сдавайся, тебе капут.
— Вы посмотрите, как обнаглел этот фриц. Прямо над окном стоит и орет, — возмутился Гридин.
— А ты, Терентий, заткни ему глотку, да смотри не промажь, — подсказал Воронов.
— Подожди, Гридин, — отозвался Аникин и поднес ко рту руку, сделанную рупором, крикнул: