Дом среди сосен
Шрифт:
— Значит, боится, если бросает, — продолжал Чагода. — А я его не боюсь. Я двадцать фрицев приволок. Ох, и боялись они меня, дотронуться тошно, а я их все равно приволок.
— Ты молодец, что приехал ко мне. Я страшно рад, что ты приехал.
— Я тоже. Давно к тебе собирался.
— А я тебя ждал. Знал, что ты приедешь.
— Вот я и приехал.
— Хочешь еще?
— Нет. Мне хватит. Сегодня хватит.
Шмелев положил флягу на колени. Голова у него согрелась и мысли стали спокойными и простыми. Ему было приятно, что
— Который час? — спросил Чагода.
— Куда торопиться? Сиди.
— Эх, парень. Какой парень пропадает ни за грош в обороне. — Чагода легко и пружинисто встал.
— Тогда пойдем судака есть, — сказал Шмелев и тоже поднялся.
На столе дымилась огромная сковорода, широкие, румяные судаки были плотно уложены на ней. На краю стола стояла лампа из медной гильзы, и тонкое лезвие огня часто вздрагивало и потрескивало. Старшина Кашаров резал финкой хлеб и сало и раскладывал куски на газете. Чагода сел за стол, положил подбородок на руки. Шмелев увидел его усталые печальные глаза.
— Налить? — спросил Шмелев, поднимая флягу над столом.
— Сегодня хватит. — Чагода опустил руки, зажал большие пальцы в кулаки и громко хрустнул пальцами, как там, на берегу.
— Тогда ешь, — Шмелев подвинул сковороду Чагоде. Чагода разжал кулаки, взял кусок жареной рыбы. Судак легко переломился и хрустнул.
— Войновский, — позвал Шмелев.
Войновский вошел в комнату и приложил руку к фуражке.
— Бери кружку. Садись, — Шмелев подвинулся в глубь стола. Войновский пошел в первую комнату и вернулся с кружкой в руках.
Шмелев разлил водку в кружки.
— Выпьем за моего друга, капитана Чагоду. За тебя, Николай. — Шмелев поднял кружку над столом и посмотрел на старшину Кашарова: — А тебе что, особое приглашение надо?
— За ваше здоровье, товарищ капитан, — сказал Войновский и долго держал кружку у рта, с каждым глотком все выше запрокидывая голову.
Старшина Кашаров выпил стоя, крякнул и сказал:
— Кушайте рыбку, товарищ капитан. Свежая, после обеда наловленная.
— Живы будем — не умрем, — сказал Чагода и принялся есть рыбу.
— Скажите, товарищ капитан, — сказал Войновский, — о Куце и его разведчиках нет никаких сведений?
— А тебе какие сведения нужны? Какие такие сведения ты хотел получить? — Чагода зло смотрел на Войновского, а тот смущенно молчал, не понимая, почему сердится Чагода. — Нет, ты ответь мне: какие тебе сведения нужны? А-а, не знаешь? Тогда молчи.
— Я думал, может, они другой дорогой вернулись?
— Ты когда-нибудь видел, как с того света возвращаются? Туда дорог много, а обратно никакой. — Чагода так же внезапно перестал сердиться, лицо его расплылось в улыбке. — Ай судак! Какой судак! Генеральский! Просто генеральский судак.
— Возьмите еще, товарищ капитан, — сказал Кашаров.
— Плесни
Шмелев удивленно посмотрел на Чагоду, а тот продолжал улыбаться. Только в глазах спряталась тоска.
— Чудак. Сам же говорил: ночи холодные.
— У меня тебе не будет холодно. — Шмелев налил в кружку из фляги.
— Сейчас печку для вас затопим, товарищ капитан, — сказал старшина Кашаров.
Чагода поднял кружку над столом и засмеялся:
— Чудаки вы, ребята. Честное слово. Хорошие вы ребята, но чудаки. Пью за чудаков.
— Сам ты чудак порядочный, — сказал Шмелев и чокнулся с Чагодой.
Чагода поставил кружку на стол и расстегнул ворот гимнастерки.
— А все-таки плохо, когда человек один, — сказал он. — Человек должен иметь продолжение, тогда жизнь не кончится. А когда человек один, продолжения нет.
— Теперь я знаю, — сказал Шмелев. — Ты не чудак. Ты — философ.
— Подтверждаю: человек должен продолжать себя.
— Вот кончим войну и заведем себе продолжение. Как вернемся домой, ничего не будем делать — только продолжать себя. С утра до вечера только и будем делать продолжение. Ничего больше не будем делать.
— Молодец, комбат. Ты у меня умница. Просто удивительно, какой ты умник. Спасибо за хлеб-соль. — Чагода ловко перекинул ноги через скамейку, по-кошачьи прошелся по избе, а посреди избы вдруг нагнулся, закинул руки за спину и начал стягивать с себя гимнастерку. Оставшись в одной тельняшке, он выпрямился, хитро посмотрел на Шмелева. — Ах, какой умник. Держи-ка. — Чагода перебросил гимнастерку через стол. — Пора.
Шмелев поймал гимнастерку, зажал в руке. Гимнастерка была теплой, ордена негромко звенели, касаясь друг друга, а сам он стал вдруг совершенно трезвым и ругал себя последними словами.
— Беклемишев! — крикнул Чагода.
Из первой комнаты, где ужинали разведчики, появился маленький юркий сержант; в руках у него — старая засаленная телогрейка. Чагода надел телогрейку, перетянул себя ремнем и стал прыгать легко и бесшумно.
— Где «Чайка»? — спросил он, не переставая прыгать.
— Лодка стоит у берега, товарищ капитан, — сказал Беклемишев.
— Отвечай, Сергей, идет ко мне походный костюм? Вот так, комбат. Давай, продолжай. Кому в банку стрелять, а кому на работу. Постреляй тут за меня в банку со своим распрекрасным Обушенко.
— Что ж, пошли. — Шмелев положил гимнастерку на край стола и первым пошел к двери.
Лодка сразу же растворилась в темноте, как только Шмелев изо всех сил оттолкнул ее руками от берега. Но тихий плеск еще доносился оттуда, куда ушла лодка, — то ли весла ударяли по воде, то ли волны плескались о борт. А может, это озеро шумело и глухо играло, провожая в последний путь капитана Чагоду? Шмелеву стало вдруг жутко оставаться на берегу.
— Чагода-а-а! — закричал он.
— Да-а-а, — донеслось из черной темноты, и больше ничего не было слышно.