Дом свиданий
Шрифт:
– Итак, бежим?
– Бежим!
На Островах он имел, действительно, дворец не дворец, а дачу – каких мало. Прожила я у него трое суток и впрямь в царицах. Чего хочешь, того просишь, обхождение самое рыцарское, прислуга рабствует. Но я все время настороже, потому что в первый же день его дворецкий улучил минутку предупредить меня:
– Вы, барышня, поглядывайте за ним, чтобы не испугал он вас врасплох. Он ведь у нас трагедчик, любит себе страшные представления давать. Все – ничего, но как скоро вы заметите, что начал
Все это обещанное он разыграл, как по-писаному. Но я, по любопытству посмотреть подольше, как он ломается, пропустила удобный момент, когда благоразумно было уйти. А он уже заигрался до того, что врет:
– Ни я, ни ты недостойны жить! Неумолимый рок нашей крови требует! Умрем вместе! – И, глядь, у него в руке – револьвер!
Я – как завизжу и бежать! А он мне вслед – бац! бац!.. Не помню, как я очутилась в какой-то каморке под лестницей… Сижу и трясусь… А наверху – опять выстрелы, рев какой-то звериный, топот многих людей…
Немного времени погодя приходит этот самый дворецкий. Я – в ужасе:
– Что у вас там? что случилось?
Он – совершенно спокойно:
– Ничего особенного. Не извольте беспокоиться. Князь застрелился.
Я обомлела и не знаю, как на него смотреть: что он, говоря такое, дурак или изверг? А он хохочет:
– Он у нас раз десять в год стреляется. Не бойтесь: нас с вами переживет. Здоровехонек. Сейчас мы его связали и спать уложили. Уже задрых. Завтра приедет профессор Томашевский, приведет его в чувство…
– Значит, слава Богу, обошлось благополучно? он себя не ранил?
Дворецкий еще пуще – в смех:
– Помилуйте, как же он себя ранит? Хоть и полоумный, а тела-то своего белого барского, чай, ему жалко…
– Ничего не понимаю! Вы же только что сказали, что он стрелял в себя?
– Ну да: в зеркало стрелял. Вот на зеркала у нас, в подобных случаях, действительно, большой расход. Сегодня разошелся, – уж очень вы его в фантазию ввели, – штук шесть перекрутил простенных да трюмо.!. Что ему стоит – от миллионов-то?
– Однако по мне-то он стрелял не в зеркало?!
– А это уж вы сами виноваты, что долго с ним задержались… Я вас упреждал… Да это ничего, вы не жалейте, что страха набрались: он за это особо заплатит… господин щедрый, с пониманием…
– Это прекрасно, но ведь он попасть мог.
– Гм… случалось, что и попадал…
– Как же тогда?!
– Счастьем везло, что легко, без увечья, по мякотям… Ну тысячи три-четыре в зубы, – еще и рады: хоть опять стреляй… Маргариту Михайловну знаете?
– Которую?
– Вот-вот… Которая жандармского полковника подвела под растрату и суд… Спросите у нее, за что она от нас пенсию получает… Пятый год княжая пулька в ней катается…
Я в негодование пришла:
– В самом деле, этого бешеного вязать надо, только, к сожалению, вы это делаете слишком поздно!
– Никак нет. В самое время. У нас рассчитано. Ежели скандал не до конца, так он обидится и не дается. А как вошел в удовлетворение и стал от своего безобразия изнемогать, тут его бери и крути. И чем крепче, тем он больше доволен… Это у него в программу входит.
Не знаю, сколько сняли с «похитителя невест» Рюлина и Адель за мое похищение, – должно быть, много, потому что и я получила очень хорошие подарки. А все-таки я искренно счастлива была, что эта трагикомедия не могла повториться: женщину, однажды через нее прошедшую, «вечный шафер» уже никогда больше не брал и даже, встречая, делал вид, будто ее не знает…
– Слышали? вот вам и петербуржец! Нет, знаете, нашей сестре, безответно подчиненной мужским капризам, все равно плохо: что без культуры, что в культуре!
Полицеймейстер крякнул-поддакнул:
– Н-да-с. Профессия, можно сказать, енотовая.
Глава 9
До появления в Петербурге гонимого козлом немецкого миллионера участие Марьи Ивановны в операциях госпожи Рюлиной ограничивалось по-прежнему ролью soupeuse, – ужинающей и прожигающей жизнь демивьержки, для богатых холостых компаний и – новенькое – фигурантки для «живых картин» в афинских вечерах, которыми развлекались граф Иринский и другие маститые гости генеральши.
– Что же вы представляли? – с оживленными глазами заинтересовался Mathieu.
Марья Ивановна посмотрела на него с презрительной злостью и нетерпеливо дернула плечом.
– Что я вам буду расписывать, – что? Разумеется, не «Пострижение монахини» и не «Первый день в школе»!.. Ведь рассказывала я вам, какая живопись висела по стенам у Рюлиной… Ну, эти самые милые сюжеты и воспроизводились.
– Ах, это – как намекала вам ваша подруга?
– Да, Ольга Брусакова… Если бы я тогда понимала!
– Неловко это? – с деловой прямолинейностью задал вопрос полицеймейстер.
Марья Лусьева бросила на него уничтожающий взгляд и сказала сквозь зубы:
– Попробуйте!
Полицеймейстер крякнул и не нашелся ответом.
– Нет, что же? – выручил его Матьё Прекрасный. – Тигрий Львович данных для того не имеет… Вы уж лучше про себя!..
При первом своем «дебюте» Маша участвовала в группе «Трех Граций» – с Люцией и с какою-то совершенно безмолвной на всех языках, не исключая родного, шведкою, которую Лусьева видела только однажды в жизни, – именно вот в этот вечер и на этом «спектакле».