Дом свиданий
Шрифт:
— Моцарт, если вы не знаете, был масоном, — с достоинством отвечал Гайпель.
— Да хоть чертом лысым! Я тебе что велел?
— А «Волшебная флейта», между прочим, считается энциклопедией масонских символов. Я читал, что там зашифрованы все их тайные знаки, нужно только суметь их расшифровать.
— И ты сумел?
— Пытаюсь, — со значением похлопал Гайпель по лежавшей перед ним книге. — Мне кажется, не столько даже текст арий, тем более в переводе, сколько сама музыка может помочь нам понять смысл надписи на этом медальоне. В ней говорится про семь звезд, изображено одно из наиболее популярных созвездий, а Моцарт, как известно, своей
Гайпель чуть заметно улыбнулся, намекая на то, что самому Ивану Дмитриевичу бо-ольшая медведица на ухо наступила.
Двумя руками Иван Дмитриевич взял сочинение аббата Бонвиля, приподнял его, примериваясь к затылку своего помощника.
— Бей, но выслушай, — сказал Гайпель.
— Ну?
— Помните, вчера в «Аркадии» вы спрашивали у Натальи про красный зонтик?
— Было дело. И что?
— Билет я на свои деньги купил, не на казенные. — ввернул Гайпель, обиженно косясь на Ивана Дмитриевича. — И на спектакле вдруг подумал… Музыка, вероятно, так на меня подействовала, что я подумал… я подумал про вас: он ищет некую особу с красным зонтиком, а сам не понимает, что этот зонтик есть не что иное, может быть, как тайный масонский знак.
— Знак чего?
— Солнца, например. Они ведь большинство своих знаков заимствуют из астрономии и астрологии. Я взял книгу, пытаюсь понять. Давайте рассуждать логически: если Большая Медведица отрывает врата, то солнце, наоборот, должно их закрывать.
— Почему?
— Потому что речь идет о чем-то, что наступает после или, вернее, в результате совершения действия, описанного на медальоне. Поднялось над горизонтом созвездие Большой Медведицы — начинается ночь, взошло солнце— день. Символ, согласитесь, зловещий, поскольку их открытие предполагает свободу для каких-то темных сил.
Слушая, Иван Дмитриевич положил обратно на стол труд Бонвиля, самим своим заглавием доказывающий, что иезуиты, во всяком случае, к убийству Куколева не причастны: их кинжал сломан был масонами.
— Возможно, все это чушь, выеденного яйца не стоит, но сдается мне, — почти шепотом продолжал Гайпель, — что покойный Куколев проник в чью-то тайну. Случайно, может быть, он открыл эти врата и был убит вылетевшими из них силами тьмы. Что касается хозяйки красного зонтика, которой вы интересуетесь, она, я думаю, хотела его спасти, но не успела вовремя закрыть открытые им врата.
Иван Дмитриевич молчал. Масоны или не масоны, а чего-то Яков Семенович и вправду боялся. Как он давеча раскричался в лесу: «Кто послал вас шпионить за мной?» Смешно, а ведь неспроста. Исчезновение Марфы Никитичны тоже казалось теперь связанным с его смертью. Что, если тем самым ему опять же подавался знак: берегись, мол! И какую вещицу случайно или, может быть, не случайно прихватила с собой его мать? Не жетончик ли, который Гайпель называет медальоном?
— Значит, так, — сказал Иван Дмитриевич. — Всем этим, чем ты сейчас занят, можешь заниматься в свободное от службы время, пожалуйста. Пока ты на службе и числишься моим помощником, изволь выполнять мои распоряжения. Итак, во-первых, будь добр найти Крамера, поторопи его, пусть выяснит, что за гадость подмешали в бутылку с хересом, и напишет мне докладную записку. Во-вторых… у тебя, насколько я знаю, родной человечек есть в канцелярии у Шувалова…
Граф Петр Андреевич Шувалов был столичный обер-полицеймейстер.
— Дядя, по-моему, — продолжал Иван Дмитриевич. —
— Да, дядя, — подтвердил Гайпель, — но не родной. Муж тетки.
— Как-нибудь подлижись к нему и попробуй узнать, почему там, — возвел Иван Дмитриевич глаза к потолку, — так заинтересованы в скорейшем раскрытии этого дела. Чего они переполошились? Наши начальнички то ли сами не знают, то ли говорить им не велено. Я из них только и вытянул, что убийство Куколева затрагивает безопасность какой-то очень важной персоны. Что за персона? Какая тут связь? Попробуй как-нибудь подъехать к своему дяде, а?
— Попробую, — кивнул Гайпель.
Иван Дмитриевич направился к двери, но Гайпель забежал вперед и загородил ему дорогу:
— Минуточку! Если уж мы с вами расследуем одно дело, то должны полностью доверять друг другу. Объясните мне, почему вы вчера спрашивали про красный зонтик? Я имею право это знать.
— Много будешь знать — скоро плешь вырастет, — предостерег Иван Дмитриевич.
И добавил:
— За все, брат, надо платить, а мы с тобой люди бедные, расплачиваться нам нечем, разве что кое-какими в поте лица добытыми приватными сведениями. В общем, давай таким макаром: ты сообщаешь мне про эту важную особу, я тебе — про красный зонтик. По рукам?
— Ставите наши отношения на коммерческую основу?
— А что здесь плохого? Крепче дружба, чаще счет.
— Господи, да я вам и так скажу, что узнаю! Бесплатно, — чуть не плача сказал Гайпель. — Мне-то не жалко на общее дело. Подавитесь вы своим зонтиком.
Пропустив мимо ушей его последнюю реплику, Иван Дмитриевич спросил:
— Меня тут сегодня никто не разыскивал?
— А кто должен был вас искать?
— Некто Рябинин, художник.
— Нет, не было, — ответил Гайпель.
Глава 7
КОШКИ И ГРЕЧЕСКАЯ МИФОЛОГИЯ
1
После разговора с Гайпелем Иван Дмитриевич подозвал полицейскую коляску и доехал до дому, но прежде чем идти к Шарлотте Генриховне, решил сначала пообедать с женой и сыном. Время было как раз обеденное. Он не стал открывать дверь своим ключом, позвонил, чтобы сделать жене сюрприз. При виде его она сказала:
— Слава богу, наконец-то ты вспомнил о своем желудке! А то сегодня утром у тебя опять изо рта пахло.
Через десять минут янтарнейшая ушица дымилась перед ним в тарелке, он ел и нахваливал, но жена сидела мрачная. Она переживала смерть Куколева, о чем знали уже все соседи. Не то чтобы она так уж сильно любила покойного Якова Семеновича или Шарлотту Генриховну, но жалела их до слез, особенно восьмилетнюю Оленьку. Кроме того, ей, как всякой женщине, страшно было услышать шаги безносой, прошелестевшие совсем рядом с ее собственным гнездом. Жили-то в одном подъезде!
Иван Дмитриевич давно заметил, что вблизи смерти мужчины ведут себя с подчеркнутой церемонностью, скрывая за ней недостаток подлинного чувства. Они живут головой, поэтому в такое время вспоминают об условностях, а женщины — забывают. Когда Ванечка расшалился за обедом, Иван Дмитриевич шикал на него, стыдил, что нехорошо так себя вести, если двумя этажами ниже дядя Яша лежит еще не похороненный, но жена и не думала возмущаться кощунственной резвостью сына. Ей это казалось не важным по сравнению с тем непостижимым и ужасным, что произошло вчера со знакомым человеком и сейчас еще длится там, внизу, где вдова оплакивает мертвого мужа.