Дом толерантности (сборник)
Шрифт:
Николай Степанович помнил тот день, когда ходил на почту. За толстую бандероль пришлось много заплатить. В какой-то момент он опешил, задумался, а следует ли ему посылать для опубликования за границу свою научную работу. Вдруг в институте его потом обвинят в отсутствии патриотизма. Начнут травить, писать доносы. Вылетишь ни за что с работы. А институт для него – это вся жизнь. Тут все планы, устремления, поиски. Но и посылать труд, которому отдал чуть ли не полжизни, и над которым посмеиваются коллеги, он не мог. И когда девушка на почте заметила смятение
Коротким был ответ и Алексею: «Еду!».
Он действительно собрался в дорогу. Искал телефон американского университета… Ведь прежде чем ехать, надо еще созвониться, договориться о встрече.
Друзья сидели в просторном светлом кабинете с высоким потолком, множеством стульев, расставленных вдоль стен и вокруг длинного, покрытого малиновым сукном, стола. Между окон грузно прислонился шкаф, полный книг. Алексей Константинович вытащил из него пару брошюр.
– В них есть все координаты твоего американского университета.
– Хорошо, – сказал Николай, взяв в руки глянцевые брошюры. – После работы я буду звонить…
Вечером разыскивать по телефону известного профессора из того университета, куда выслан был доклад, не пришлось. Николая Степановича сорвал звонок жены. Полдня его ищет Иван Никодимыч. Жена взволнованно кричала в трубку, просила незамедлительно позвонить старику… Во дворе появился бульдозер. Иван Никодимыч встал на его пути и не давал валить деревья.
Разговор с женой обескуражил Николая Степановича, ввел в смятение. Он так утомился от мыслей ехать за границу, так мучительно распереживался от постоянных тревог за дочерей, что каждый новый звонок по телефону воспринимал как сигнал бедствия.
Сердитый геолог, в расстегнутой куртке и прилипшей к телу рубашке, вскоре сам предстал перед бульдозером. Здесь кучковался народ. Инициативу в руках держал Иван Никодимыч. Его скорченная старостью фигура преграждала движение технике. На гусенице заглушённого трактора стоял лысый человек с заплывшими, черными, как две пуговицы, глазами.
– Фашисты, – выпалил старик, заметив рядом с собой Николая Степановича. – Я совсем сбился с ног, разыскивая тебя. Они все-таки добились своего, приговорили наш парк.
– Почему приговорили?
– Говорят, администрация дала разрешение.
– На что разрешение?
– Николай Степанович, что ты мне все вопросы задаешь? Сейчас с минуты на минуту сюда приедет представитель администрации с бумагой, вот и спросишь их… Нелюди, фашисты… Деревья не сажали, а кромсать приехали.
Иван Никодимыч погрозил кулаком трактористу. Рядом с ним тихонько заскулила собака. Она решительно шагнула вперед хозяина, села на свой широкий зад, показывая всем своим грозным видом, что поддерживает гнев хозяина. Тракторист недовольно покосился на старика.
– Убери
– Убирайся сейчас.
– Начальство скажет, тогда уеду. У меня не вы начальство. Сейчас Анзор привезет Полину Яковлевну. Ей известно, что делать.
Возле бульдозера Николай Степанович насчитал девять человек вместе с собой и женой. Митинговать, качать права с таким количеством смешно. Начальство опасается лишь большой народной толпы. Тогда чиновники отзывают технику, думают, как другим путем занять землю, свалить деревья. Про подобные конфликты он часто читал в газетах. Но на их дворе собралось явно мало людей.
– Иван Никодимыч, а почему так мало людей вышло? Никому не нужен парк что ли?!
– Попробуй собери кого.
– Ладно, – неуверенно заявил геолог, желая как-то помочь старику и заодно сгладить возникшую неловкость. – Я пройдусь по этажам.
На пути Николая Степановича, направившегося было к дому, встала его жена. Ее бледное лицо было напряжено, веки слегка дрожали. Позади сморкался высокий, худой человек в очках. Ольга не успела сказать мужу слово, как ее опередил очкарик.
– Бесполезно, – поморщился он, махнул рукой и выругался.
Ольга крепко сжала руку мужа и напряженно добавила:
– Я не ожидала сплошного равнодушия. Такое ощущение, что всем нужен ларек, а не березы и детские горки.
– Оля, тебе нельзя волноваться, иди домой, – настойчиво предложил Николай, погладив рукой ладонь жены. – Иди, пожалуйста, у тебя руки вон уже дрожат…
Очкарик бросил одну фразу за другой, которые окончательно разгневали и расстроили Николая.
– Никто не выйдет, потому как Анзор всех квартирантов обошел. Договорился, гад, со всеми… Ваньке Парфенову даже бутылку сунул…
От неожиданных признаний у Николая что-то перевернулось в груди, подступило к горлу:
– А ты чего тогда здесь?
– Три дня назад меня заставили отказаться от собственной же подписи. А сегодня, когда на меня выехал бульдозер, я решил: пора снова стать человеком.
– Хорошо. Надо других переагитировать.
– Вряд ли получится. За так люди не будут возмущаться. Вот если заплатить…?!
– Кому?
– Тем, кто выйдет.
– Заплатить человеку, чтобы он защитил свой родной двор, березы, которые сам сажал, поливал?!
– Именно так. Анзор, говорю, не зря с дружками бегал по всем квартирам. У них бумага, разрешение есть. А мы тут будем возмущаться, возмущаться, и все зря.
– Мы остановим этот беспредел, – заключил Николай и почти насильно увел жену к подъезду.
Вернувшись к митингующим, он спросил Ивана Никодимыча, а действительно, есть ли смысл до приезда начальства пробежать по квартирам притихшего дома? Старик осмотрелся, запихнул свои натруженные руки в карманы куртки, куда они упорно не хотели влезать, злорадно пояснил, что люди сошли с ума, так как им на все начихать.