Дом у кладбища
Шрифт:
— Мисс Чэттесуорт снизошла даже до признания, что неравнодушна ко мне уже целых два года.
— А по моим сведениям, ненавидела хуже горькой редьки! — злобно расхохотался капитан, стараясь подавить оскорбленные чувства.
Они прошли еще немного в полном молчании, и Клафф, с раскрасневшимся лицом, не сводя глаз с дальней точки в пространстве, вдруг ощерился и выкрикнул:
— Так… Ну и что?
— Я вижу, Клафф, — заметил Паддок, — вы не считаете наш шаг благоразумным. Вы думаете, мы не будем счастливы?
— Благоразумным? — ядовито передразнил Клафф. — А генерал об этом знает?
— Да,
— А что ему остается делать? — усмехнулся Клафф. — Прекрасная выдумка — эк вы хитро всех провели! Да ведь вы ей во внуки годитесь, мой драгоценнейший Паддок! Ха-ха-ха… Нелепость полная — вы же на шестнадцать лет меня моложе!
— Если вы не в состоянии меня поздравить, капитан Клафф, с вашей стороны было бы любезнее промолчать: я никому не позволю в моем присутствии отзываться о мисс Чэттесуорт без должного уважения, и… и я полагал, Клафф, что вы пожелаете мне счастья, пожмете руку и скажете… скажете…
— А, вы об этом! — Клаффу вновь удалось справиться с собой, и он, натянуто улыбаясь, неловко пожал руку Паддока. — Бог свидетель, я желаю вам счастья и всякого благополучия, право, почему бы нет? И разве не я, Паддок, свел вас вместе? Скажите, могу ли я… э-э… разгласить новость?
По мнению Паддока, известие о предстоящем событии должно было исходить из Белмонта.
— Да-да, я тоже так полагаю, — поддакнул Клафф и больше не раскрывал рта до конца прогулки. Друзья расстались на углу главной улицы Чейплизода, и Клафф широкими шагами устремился к дому.
— Вот он, капитан Клафф, — указала на него миссис Мейсон плотному юнцу, стоявшему с кучером у низкой повозки. Посланец, только что прибывший из Лондона, поприветствовал капитана, который, ничего не замечая вокруг, уже шагнул было за порог.
— Просьба оплатить небольшой счет, капитан.
— Какой еще счет? — мрачно буркнул Клафф.
— Обадия прибыл, сэр.
— Обадия? — взревел капитан. — Что это значит?
— Обадия, сэр, так мы его назвали. Пеликана, сэр… Я из торговой конторы «Хайберг и Слай».
Юнец снял накидку из зеленой байки, и глазам капитана предстал Обадия, безмятежно моргающий за прутьями прочной деревянной клетки. Мне трудно вообразить, был ли капитан когда-нибудь в большей ярости. Воззрившись на пеликана, капитан заскрежетал зубами и переломил зажатую в кулаке трость; будь он чуть менее сдержан, Обадия не замедлил бы отправиться к праотцам.
Опомнившись, Клафф резко обернулся и выхватил протянутую бумагу.
— А это еще что такое, сэр? Какого дьявола, сэр? Десять — нет, двенадцать фунтов десять шиллингов за перевозку груза и за уход в пути — и двадцать пять фунтов, ей-ей, сэр, за доставку — черт подери, сэр, это же почти сорок фунтов! — бушевал Клафф.
— Куда мне поместить птицу, сэр? — поинтересовался возчик.
Капитан с рычанием обозначил адрес, приводить который на бумаге мы поостережемся.
— Тысяча проклятий! Чтоб ему ни дна ни покрышки, этому негодяю! Сорок фунтов! — исходил желчью капитан, сыпля чудовищными ругательствами. — Тащите все это отсюда вон! Прочь с глаз моих, сэр, или, клянусь Юпитером, я, сэр, вам все кости переломаю!
Капитан бросился по лестнице наверх и в изнеможении пал в кресло. Он слышал, как за окном дублинский возчик советовал на время поместить птицу в конюшню,
Хотя временами Клаффом и овладевали приступы безудержного раздражения, по-своему он был весьма осторожен и предусмотрителен. Он терпеть не мог вступать в противоречие с законом, особенно в рискованных случаях; поэтому он снова спустился вниз, нервно комкая в руке проклятый счет, и сообщил возчику, что он вовсе не собирается винить его во всем этом надувательстве и без лишних слов заплатит сполна. Клафф еще раз окинул пеликана взглядом, выражавшим глубочайшую, непримиримую ненависть. Кроткая птица щелкнула клювом — желая, вероятно, подкрепиться — с самым благодушным видом, способным в данной ситуации толкнуть на отчаянное безрассудство.
— И кому только по вкусу могут быть эти чертовы уродины! Мерзкий, безмозглый, никчемный истукан! Несет от него, как от хорька, будь он проклят. Но если иные люди заберут чего в голову, ничем эту дурь не вышибешь. Тупая скотина! Честное слово, с удовольствием бы ее пристрелил.
Тем не менее после затяжных препирательств по поводу каждой цифры, кряхтя и чертыхаясь, разгневанный капитан выложил деньги. Хотя в гостиной Клафф поклялся, что охотней съест пеликана живьем, нежели передаст его мисс Ребекке, он все же переменил свое решение и на этот счет: тем же вечером пеликан, с соответствующим сопроводительным письмом, был доставлен в Белмонт.
Убедившись вскоре, что его сердечная тайна известна только ему одному, капитан задумал извлечь из этого обстоятельства определенную для себя выгоду. На вечерней службе, а потом и в клубе он недвусмысленно давал понять, что ведет в Белмонте тонкую дипломатическую игру, о которой ни одна душа на свете даже не подозревает. То-то все изумятся, когда дело откроется. Капитан прилагал такие усилия, чтобы убедить в этом общественное мнение, словно был лордом-канцлером, и пришел в конце концов к выводу, что преуспел. Все жители Чейплизода — а в первую очередь Паддок вместе с тетей Ребеккой — до последнего дыхания свято верили, что брак этот устроил не кто иной, как преданный друг лейтенанта, капитан Клафф.
Клафф так и остался холостяком и со временем чудовищно растолстел; ему сильно досаждала подагра, однако одевался он всегда безукоризненно и с помощью механического приспособления храбро затягивал пояс на два дюйма туже, чем позволяла ему природа.
Глава XCVIII
ЧАРЛЗ АРЧЕР МОРОЧИТ ЖЮРИ ПРИСЯЖНЫХ ЗАСЕДАТЕЛЕЙ
Весть о том, что Чарлзу Арчеру предъявлено обвинение в убийстве Барнабаса Стерка, всколыхнула весь Чейплизод. Дело вызвало всеобщий повышенный интерес: когда настал решающий день и седой, брюзгливый, изборожденный морщинами судья занял свое место, были вызваны присяжные и началась перекличка, а седоголовый джентльмен, правая рука которого покоилась на черной шелковой перевязи, время от времени шепотом обращался к адвокату и левой рукой что-то сосредоточенно записывал, и в ответ на вопрос, признает ли он себя виновным, с решительным и даже дерзким видом отверг обвинение, и разбирательство, вселяющее в души трепет, пошло своим чередом, зал суда был гораздо полнее обыкновенного.