Дом у кладбища
Шрифт:
— Что задоктор? — вопросила миссис Мэтчуелл, устремляя прямо в лицо миссис Мак свирепый взгляд своих широко открытых глаз.
— Доктор Тул, мэм.
Глядя в эти выпуклые черные глаза, миссис Мак не осмелилась сильно погрешить против истины.
— А почему вы послали за доктором Тулом, мэм?
— Я посылала не за доктором, — отвечала толстая леди, уставившись вниз, потому что не в силах была выдержать взгляд, способный, казалось, осветить все закоулки ее многострадальной души, отчего таящаяся там ложь предстанет во всей очевидности. — Я не за ним посылала, мэм, а за каплями, которые он мне обещал. Я была очень больна… я… я… я так несчастна.
Нижняя губа
— Вы и святого выведете из себя, миссис Макнамара, — сказала женщина в черном безжалостно, но без раздражения. — Мне кажется, впрочем, что фортуна сейчас поворачивается к вам лицом. — Бессвязные горестные причитания миссис Мак зазвучали еще неистовей. — Вы не верите… ну хорошо… но к чему рыдать над своими мелкими затруднениями, как большой младенец, почему бы не сделать над собой усилие и не поблагодарить своего лучшего друга?
И обе дамы начали шептаться в дальнем углу комнаты; прислушиваясь, вы различили бы только неразборчивое воркование, всхлипывания доброй миссис Мак и суровое:
— И это все? Вы доставляете мне больше хлопот, чем полсотни разумных клиентов… Да вы шутите… Скажу откровенно, вам следует лучше справляться с делами, дорогая мадам, потому что этого, правду говоря, уж никак не достаточно.
Эти слова заключили деловую часть беседы, и Мэри Мэтчуелл выглянула в окно. Карета стояла у дверей; лошади, склоняясь друг к другу головами, терпеливо дремали; из пивной возвращался кучер с подбитым, заплывшим желтизной глазом и порезом на носу — и то и другое выглядело очень выразительно; он утирал рот манжетой.
— Будьте любезны, наденьте капюшон, мадам, и спустимся в карету; вы представите меня миссис Наттер. — Миссис Мэтчуелл длинными костлявыми пальцами постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание кучера.
— Это лишнее, мадам. Я уже сказала ей все, что вы желали, а вчера вечером послала письмо; сейчас она ждет вас, а мне, ей-богу, не хотелось бы ехать, если позволите.
— Ну это уж слишком — извольте делать, что я говорю, и отправляйтесь, — распорядилась миссис Мэтчуелл.
Подобно тому, как старуха из Беркли повиновалась, встала и спокойно вышла вместе с гостем {122} , хотя ее увядшая плоть тряслась от страха, так и бедная миссис Макнамара нехотя, но без слов повиновалась.
— Э, да у вас вид как у приговоренного, который тащится на виселицу; что это с вами, мадам? Так нельзя. А ну-ка, глотните. — Мэри Мэтчуелл ткнула прямо в лицо миссис Макнамаре, как дуло пистолета, небольшую бутылочку.
— Разрешите взять стакан, мадам, вот он на столе, — взмолилась миссис Мак.
— К… стакан, глотайте.
Горлышко оказалось у миссис Мак во рту, и, освежившись, она воспряла духом.
Глава XLVII
БЛЕДНАЯ ГЕКАТА ПОСЕЩАЕТ МЕЛЬНИЦЫ, А МИСТЕР НАТТЕР, ЭСКВАЙР, ВЕЛИТ ПОДАТЬ ЧАЙ
Моя бедная миссис Наттер, я искренне чту ее память. Пусть ей недоставало ума — зато и хитрость была несвойственна; хихиканье и малиновое варенье — вот ее главные характерные черты. Когда ей рассказывали историю, рисующую кого-либо в дурном свете, миссис Наттер долго не могла поверить в услышанное; в ее изложении почти все новости, кроме самых простых, обращались в сплошную путаницу; генеалогию она забывала, сути судебных процессов и фамильных раздоров постичь не могла, в свидетели по какому бы то ни было вопросу решительно не годилась — и все же она мгновенно проникалась добрыми чувствами, вечно кого-нибудь невпопад сватала, повсюду ей чудились амуры, когда же что-нибудь в этом роде действительно случалось, она бывала изумлена. Она превосходно умела сочувствовать, а еще лучше — радоваться; при
Итак, обе дамы уселись в экипаж, который беспрерывно звенел и гремел на ходу, так что вести связную беседу оказалось совершенно невозможно — к радости миссис Макнамары; она не могла не заметить в лице миссис Мэтчуелл, помимо обычного оттенка коварства, чего-то, можно сказать, устрашающего и готова была признать в своей спутнице настоящую колдунью.
Они достигли дома Наттера; он стоял у мельниц, высокие деревья затеняли его простой серый фасад. Миссис Мак вошла. Ее приняла маленькая миссис Наттер, хихикающая, возбужденная и изнемогающая от любопытства.
— Она в самом деле сейчас там, в карете? Дорогая, правду ли рассказывают, что от нее слышали воистину чудесные вещи? Я разговаривала с миссис Молли… и просто диву давалась. Вы и в самом деле верите, что она волшебница? Но не забывайте, Наттер не должен знать, что я ее сюда приглашала. Он не выносит предсказателей судьбы. А о чем мне ее спросить? Думаю, о жемчужном крестике — как по-вашему? Потому что мне хотелосьбы знать; а потом — кто возьмет верх: Наттер или его враги… вы ведь знаете, о ком я говорю? Это доктор Стерк, дорогая; и еще… еще… но главный вопрос — этот.
Бедная миссис Макнамара оглянулась и, убедившись, что за ней нет наблюдения, в спешке залепетала:
— Бога ради, дорогая, сделайте, как я советую: слушайте, что она говорит, а сами не говорите ничего.
— Конечно, дорогая, разумные люди всегда так поступают, — отозвалась миссис Наттер.
И Мэри Мэтчуелл, решив, что они достаточно побыли наедине, спустилась из коляски и появилась в холле раньше, чем ее ждала миссис Наттер; узрев это безмолвное видение, бедная маленькая леди ощутила благоговейный страх и еле выдавила из себя:
— Добрый вечер, мадам… я очень рада… пожалуйста, входите.
И они все вместе проследовали в гостиную. Оказавшись в столь зловещем обществе, маленькая миссис Наттер словно бы вступила в леденящую тень и ей расхотелось хихикать; вспомнилась жуткая история о том, как ее нынешняя гостья показала миссис Флемминг через стакан чистой воды образ ее мужа с лицом, наполовину залитым кровью — это произошло накануне того дня, когда мистера Флемминга убили караульные на Джонз-Лейн. Поэтому, когда Аэндорская волшебница потребовала воду и стаканы и велела миссис Мак удалиться, бедная недалекая миссис Наттер струсила, почувствовала себя дурно и желала одного: унести ноги; она чуть было не пустилась в бегство, покинув дом на произвол гостей, но ей не хватило для этого решимости.