Дом в Хамптоне
Шрифт:
— Ты ненормальный, Гарри.
Она испытывала боль от всего пережитого, понимая, что вторжение этой женщины в ее жизнь не закончилось. Но она была благодарна ему за передышку и чувственное желание. Благодарна за столько лет интимных отношений, всегда сопровождавшихся бурной страстью и различными сюрпризами.
Пять часов утра. Спальня Джеймсонов. Дженни сидит на террасе. Она в задумчивости смотрит на океан и жует шоколадку. Донни в ванной комнате. Он уже достаточно долго там, и Дженни ждет его.
Он подошел сзади и обнял ее.
— Ты бледен, — сказала она.
Донни устало улыбнулся.
— У меня расстройство желудка.
Дженни доела шоколад и с отвращением бросила обертку на пол.
— Ничего удивительного. После ее объятий и не такое могло произойти.
— О'кей. Давай не будем об этом, иначе мы не заснем. И хватит обкуриваться до смерти.
Дженни погасила сигарету:
— Ладно. Я думаю, нелегко слышать, как твой сын говорит: «Бедный папа. Мог иметь такую женщину, а выбрал маму».
— Ты его неправильно поняла. Он не это имел в виду.
— Хватит! Смени пластинку. Бедная Джина! Я не хотела бы оказаться на месте Гарри. Она выглядела абсолютно опустошенной. Я и представить себе не могла, что Джина может так ревновать. Так что же все-таки эта Фритци хотела, Донни?
— Почему ты считаешь, что она должна была что-то хотеть?
— Я полагаю, ты достаточно хорошо меня знаешь? Я не вчера родилась. Ей что-то надо. И если это что-то — ты, то так и знай: я утоплю эту белокурую сучку с пышной грудью в первой же попавшейся канаве. Не успеет она и глазом моргнуть.
Донни засмеялся и нежно взял ее руку в свои ладони.
— Ну, довольно, моя девочка. Маленький свирепый воин, готовый драться за своего мужчину. Я тронут.
Губы Дженни задрожали от досады за свои слова. «Слишком много эмоций!»
— Донни, я знаю, ты порядочный человек. И ты будешь со мной искренен. Пожалуйста, не относись ко мне снисходительно, свысока. Поверь, она окрутит тебя, ты не успеешь и опомниться. Она уже много сделала для этого сегодня ночью, и ты прекрасно это понимаешь. Не лги ни мне, ни самому себе.
Донни взглянул на жену, пытаясь выглядеть твердым. Ее слова тронули его до глубины души, тем более что это было правдой и тем более что он сам не хотел, чтобы это оказалось правдой. Он молчал. Дженни знала его слишком хорошо. Он молчал, и молчание подтверждало справедливость ее слов.
— Скажи, ты же не сделаешь этого? — Дженни до боли прикусила губу.
Она не хотела плакать, но слезы текли по ее щекам. Донни опустился на колени перед ней и взял ее руки в свои. Первые лучи солнца коснулись темного летнего неба.
— Нет, малыш. Я обещаю тебе. Я не хочу и не буду огорчать тебя.
Дженни часто закивала головой.
— Я не вынесу этого, Донни, нет!..
Донни поцеловал ей руки. Язва напомнила о себе вновь. Да, это судьба. Рок. Это не милая шутка. Сладкая мечта, которая, оказывается, никогда не умирала. Она вернулась, чтобы снова мучить его. И, черт возьми, он готов пойти на эти муки. Дженни права, ей и в самом деле что-то необходимо. Он тоже хотел этого. Он страстно,
Будто юношеские мечты вернулись к нему. И вновь мучили и терзали его, причиняя нестерпимую, сладкую боль. Да, он готов пойти на это.
Шесть часов утра. Спальня Рикки Боско. Мэтч занимается с ним французской любовью. Окна раскрыты настежь, и слышно, как ветер поднимает волны в пруду. В пруду, который принадлежит Рикки. Кричат гуси.
Мэтч примостилась в конце кровати между ног Рикки. От удовольствия он постанывает. Голова ее начинает двигаться быстрее. Она знает, когда следует ускорить темп. Она изучила каждый сантиметр его тела, все его секреты…
— О, малыш! Замечательно! Давай еще! Еще!..
Откусить его к черту — вот что она хочет. Она знает, что не ее горячий язык больше всего заводит его, а та голливудская киска. Это точно. Когда она подошла к ним, то поняла, что поступила опрометчиво. Почти глупо. Рикки смутился и покраснел, как помидор. Он не мог связать и двух слов.
— Привет. Меня зовут Катарина. Я так рада наконец-то познакомиться с вами. Джой так много рассказывал о вас, что мне кажется, будто мы давно знакомы. Какие красивые места здесь! Просто созданы для отдыха.
Потом она помогала Флоренсии готовить чай. Флоренсия, похожая на маленького чертенка, плохо говорила по-английски, коверкая слова. Рикки терпеть не мог, когда Мэтч на равных разговаривала с ней. Но Мэтч нравилась эта женщина. Она была естественной и реальной. В отличие от этих богатых уродов.
Мэтч лучше Рикки знала мир богатых. Занимаясь массажем, она годы провела бок о бок с ними. Каталась на их собственных лифтах и летала на их самолетах. Она прекрасно знала, что чувствуешь к концу нескончаемого рабочего дня. Два часа в сабвее, а потом девять часов непрерывного растирания дряблых узловатых мышц этих богатых сучек. Да еще их постоянное нытье: «Господи! Так утомительно лететь из Ла-Гуардин. Я так устала, так устала, хоть самолет и собственный. Мы покинули Аспен в девять часов. Я просто умираю от усталости!»
О чем бы они ни говорили — об импотентах-мужьях, детях, прическах, путешествиях, слова их всегда звучали одинаково: фальшиво, скучно, претенциозно, с оттенком хвастовства и сарказма. Казалось, что все происходящее они воспринимают как маленькую жизненную неприятность.
Катарина Риверс не была похожа на них. Она действительно была красива и изящна. Мэтч достаточно хорошо разбиралась в этом.
Нежные, классические черты лица. Большие серые глаза, словно две жемчужины, и густая грива блестящих черных волос. Они потоком струились сквозь ее красивые длинные пальцы, когда она привычным жестом откидывала их назад, грациозно вскидывая голову. Ей хватало вкуса ненавязчиво демонстрировать свои достоинства. Красивая модная одежда подчеркивала совершенство ее фигуры. Она знала французский и итальянский. Неподдельная живость голоса выгодно отличала ее от фальшивого нытья женщин ее круга.