Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)
Шрифт:
Так мы и не могли столковаться.
В один из тех дней мы поехали автобусом к моему приятелю, у которого иногда собирались и устраивали соревнования по рок-н-роллу. Я был в плохом настроении, так как за обедом отец закатил мне очередную сцену. Желая как-нибудь его успокоить, я обещал, что в тот же день отправлюсь в магазин и начну привыкать к делу. Конечно, про себя я решил, что в магазин ни в коем случае не пойду. Но в то же время чувствовал нечто вроде угрызений совести, а также немного побаивался сцены, которую мне мог устроить отец, узнав, что я его обманул.
Я ей говорю:
– Брось ты на меня пялиться!
А она:
– Я смотрю на тебя потому, что ты красивый. Поцелуй меня!
– Да ты спятила!
– Нет, нет, поцелуй меня сейчас же; я хочу, чтобы все видели нашу любовь!
– А я тебе говорю - брось! Я сегодня не в настроении.
Вместо ответа она подпрыгивает, повисает у меня на шее и целует. Слышали бы вы, что стали говорить вокруг!
– И вам не стыдно?
– спросил меня какой-то пожилой синьор.
– Это же непристойно. Отправляйтесь домой заниматься подобными вещами.
Не отрываясь от меня, Джакомина отвечает:
– А что тут такого? Мы любим друг друга и делаем, что нам угодно и где угодно.
А тот говорит:
– Синьорина, мне очень жаль ваших родителей.
Но остальные пассажиры не были так вежливы. Они кричали:
– Отправляйтесь в кусты на Виллу Боргезе, там вам самое место!
Другие комментировали:
– Посмотрите-ка на эту замухрышку! Чем она себя воображает? Красавицей мельничихой? *
* Имеется в виду известная киноактриса София Лорен в фильме "Красавица мельничиха".
А кто-то еще добавил:
– Они чем дохлее, тем бесстыдней.
Ясно, что пришлось вступиться за Джакомину, хотя мне вовсе этого не хотелось. И как это всегда бывает, когда делаешь что-нибудь против воли, у меня с языка сорвалась не совсем уместная фраза:
– Да замолчите вы, вам просто завидно!
Лучше бы я этого не говорил!
Дружный хор возмущенных голосов обрушился на меня. Кондуктор тоже счел долгом ввязаться, а я ему ответил, чтобы он лучше занимался своим делом продавал билеты. Тогда он остановил автобус и высадил нас.
Как нарочно, мы оказались в районе площади Минервы, невдалеке от писчебумажного магазина моего отца. Я чувствовал себя абсолютно спокойным, будто случай в автобусе произошел месяц назад.
– Привет тебе, Джакомина, - сказал я.
– Но ты...
– Я пойду в магазин, как обещал отцу, и вообще боюсь, что у нас с тобой серьезные расхождения.
– Какие еще расхождения?
– Для тебя важнее всего в жизни любовь. А для меня - сама знаешь что. Ну а теперь иди домой. Я тебе позвоню.
– Позвонишь?
– Конечно.
Мы стояли на площади Минервы перед мраморным слоником. Я знал, что никогда больше не позвоню ей, и эта мысль приносила мне большое облегчение. Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нее. Меня охватила огромная радость, когда я
Чуть ли не танцуя, я вошел в писчебумажный магазин, который в этот жаркий послеобеденный час был совершенно пуст, и приветствовал нашу пожилую продавщицу Биче веселым возгласом:
– Привет, Биче!
Радиоприемник был у меня под мышкой, и я сразу же поставил его на стол в комнате позади магазина.
– Я пришел вам помогать. А пока что, если вы не возражаете, немножко послушаю музыку.
Снаружи над витринами магазина были спущены белые маркизы, защищавшие их от солнца. В магазине среди шкафов, набитых канцелярскими принадлежностями, царили мягкий полумрак, приятный запах бумаги и успокоительная тишина. Я включил негромко радио и растянулся на старом диване, стоящем в комнатке позади магазина, твердом и прохладном, задрав ноги на резной подлокотник. Под приглушенные звуки танцевальной музыки я чуть было не заснул, как вдруг услышал чей-то голосок:
– ...Четыре больших листа бумаги для рисования.
Я так и подпрыгнул, узнав голос Джиневры, девушки из художественного училища, тоже фанатически влюбленной в танцы. На голове у нее торчал такой же лошадиный хвост, как у Джакомины, только белобрысый. На ее беленьком личике всегда было какое-то лицемерное выражение, а голубые глаза казались фарфоровыми. Я вбежал в магазин и выхватил бумагу из рук Биче.
– Эту покупательницу обслужу я сам... Как поживаешь, Джиневра?
– О, Альфредо!
– Бумагу ты возьмешь после. А сейчас иди-ка сюда, кое-что послушаем...
Она пошла за мной, я захлопнул застекленную дверь перед самым носом потрясенной Биче и тут же включил радио на полную мощность. Потом, не говоря ни слова, - девушка сразу все поняла - обнял ее за талию и принялся откалывать бешеный танец, в котором, как мне казалось, выразилась двойная радость: во-первых, я освободился от Джакомины и, во-вторых, тут же нашел ей замену.
Кончилось тем, что мы оба, задохнувшись, повалились на диван и я ей сказал:
– Значит, вечером увидимся, я за тобой зайду.
– А Джакомина?
– Не беспокойся о Джакомине. Я приду за тобой в девять часов. Но давай договоримся твердо: со мной ты пойдешь только для того, чтобы танцевать.
– А для чего же еще?!
Теперь мы квиты
Кого следует считать другом? Того, кто, услышав сплетню о приятеле, тотчас же все передает ему, утверждая при этом, будто хочет предостеречь его, и заверяет, что сам он целиком на его стороне? Или же того, кто не говорит ему ни слова? Мне по душе второй. Первый - друг лишь на словах, а в глубине души он радуется, что у тебя неприятности, он даже не прочь посмеяться над тобой, но только так, чтобы ты об этом не узнал и не отвернулся от него. Именно таким другом всегда был Просперо: обо всех неприятностях я неизменно узнавал от него, так что всякий раз, когда он говорит: "Слушай, мне надо потолковать с тобой", - меня начинает трясти. Я уже заранее знаю, что ничего хорошего не услышу.