Дом, в котором совершено преступление
Шрифт:
Позже, дома, муж спросил ее, как она провела день. Софья, которая прихорашивалась к обеду, сидя перед зеркалом у туалета, ответила:
— Я была у Чечилии… Мы с ней тихо посидели… Но самое замечательное, что она мне рассказала очень важную вещь… а я ее забыла… Никак не могу вспомнить…
— Интересно, о чем это?
— Невозможно! — заявила Софья решительным и даже раздраженным тоном. Я забыла, и бесполезно тебе с твоим болезненным любопытством изощряться в догадках… Не приставай ко мне, пожалуйста, у меня ужасно болит голова… Забыла окончательно, и тут уж ничего не поделаешь!
Слишком
Перевод Г. Богемского
Когда они выехали на автостраду, женщина вкрадчиво и в то же время небрежно, словно предлагая взятку, сказала:
— Почему бы не повести машину тебе? Я устала.
И не успела она это проговорить, как огромный американский автомобиль замедлил свой бег и остановился у обочины дороги.
Лоренцо подскочил от удивления:
— Вести ее мне? Да ведь я не знаю этой машины.
С нетерпением в голосе она ответила:
— Это совсем просто… Когда хочешь переключить скорость, нажимаешь на педаль сцепления… Вот тормоз, достаточно до него лишь дотронуться, и машина остановится.
— Что ж, попробуем, — сказал Лоренцо, глядя на нее.
Теперь она сидела, поджав под себя ногу и повернувшись к нему лицом. Она была тонкая, изящная, однако чем-то напоминала марионетку — быть может, из-за своих черных, слишком тесно облегающих брючек. Блузкой служил ей пестрый платок, завязанный узлом на плоской груди; шея у нее была длинная, нервная, а лицо треугольное, с простыми и даже грубоватыми чертами, худое, словно изнуренное болезнью; оно пряталось в тени большой соломенной шляпы, держащейся сзади на широкой ленте. Лоренцо подумал, что она похожа на свою плоскую и длинную машину, черную снаружи, красную внутри, или, вернее, что она великолепное живое дополнение к этой машине, столь же гармонирующее с ней, как и никелированные крылышки на багажнике или стилизованный орел на радиаторе.
— Тогда поменяемся местами, — проговорила она с улыбкой.
И не выходя из машины, неторопливо, словно желая сесть к Лоренцо на колени, она перелезла через его ноги и уселась с другой стороны. Лоренцо подвинулся и, очутившись за рулем, включил сцепление и нажал на акселератор. Тотчас же огромный автомобиль — семь метров жесткого, покрытого черным лаком металла — мощным рывком бесшумно сорвался с места и понесся, легкий, как птица. Стрелка спидометра поднялась сначала до ста двадцати, а потом до ста пятидесяти. Женщина сказала:
— Это совсем легко, даже немного скучно, тебе не кажется?
Лоренцо ответил:
— Да, очень легко.
Женщина с детским удовлетворением в голосе добавила:
— Если бы мой муж узнал, что я взяла самую любимую его машину и к тому же дала вести тебе, мне бы не поздоровилось!
— Он так ревнив?
— Когда дело касается машины? Невероятно!
— Нет, когда касается тебя?
— Меня? Гораздо меньше.
Теперь Лоренцо заметил, что машина бежит быстрее, чем ему хотелось бы. Она действительно была очень податлива, но в этой податливости таилась еле сдерживаемая яростная сила, словно в дремлющем диком звере, готовом мгновенно напрячь свои страшные мускулы. Легчайшее прикосновение к акселератору — и машина тотчас с нетерпеливой прожорливостью набрасывалась на асфальт дороги, словно желая мгновенно поглотить его. Лоренцо привык к своей малолитражке, далеко не такой
— А теперь объясни, почему сегодня ты меня разбудила и захотела со мной прокатиться.
В ответ она пожала плечами:
— Скука. Я чувствовала себя такой подавленной. Проснувшись, я взглянула в окно на бассейн. Еще только рассветало, в воде плавала огромная желто-зеленая резиновая лягушка… Я подумала, что ты единственный человек, которого мне хотелось бы видеть, и позвонила тебе по телефону.
— И правильно сделала. Но дела наши, к сожалению, обстоят именно так, как я тебе сказал в первый же день нашего знакомства: между нами никогда ничего не будет.
— Я у тебя ничего и не прошу другого, — ответила она властным тоном, который, казалось, так не вязался с ее словами, — как только быть друзьями.
— Дружба между тобой и мною невозможна, — медленно ответил Лоренцо, так же, как невозможно и ничто другое.
— Но почему же?
— Почему? Я мог бы тебе ответить: потому что у тебя есть муж. Но это было бы неправдой. Если хочешь знать правду, дело в другом: ты слишком богата.
Она тотчас же возразила:
— Какое это имеет значение?
— Огромное. Деньги всегда имеют значение. В твоем случае — потому, что у тебя их очень много. В моем — потому, что у меня их очень мало.
— Постарайся позабыть об этом.
— Это невозможно. Ты слишком богата. Какой суммы достигает состояние твоего мужа? Оно, говорят, исчисляется миллиардами лир. Мой же заработок составляет сумму куда более скромную. Видишь разницу?
— Ничего я не вижу.
Лоренцо продолжал:
— Эта машина сколько стоит? Вероятно, миллионов семь, по миллиону за метр. На пальце у тебя кольцо с сапфиром — еще несколько миллионов. А твоя вилла на Кассиевой дороге? Только один бассейн, который наводит на тебя такую отчаянную скуку, стоил, наверно, миллиона два. И кроме того, у тебя квартиры в Париже и в Лондоне, не говоря о Риме. Летом ты отдыхаешь не где-нибудь, а в Венеции, Канне, на Майорке… Сколько стоит такая жизнь, какую ведешь ты?
— Много, — сказала она с раздражением.
— Действительно, очень много. Что я должен делать, чтобы нам не расставаться? Таскаться повсюду за тобой? А на какие средства?
— Я могла бы не уезжать из Рима.
— Ты должна сопровождать своего мужа. Но дело не в этом. Деньги не только вокруг тебя, они также и внутри тебя.
— Внутри у меня лишь одна огромная скука! — искренне воскликнула женщина.
— А знаешь, что такое эта скука? Деньги, не что другое, как деньги!
— Теперь я тебя уже не понимаю…
Машина снова остановилась у обочины дороги возле негустой рощицы пиний. На фоне этих казавшихся гибкими, как тростник, деревьев со стройными красными стволами и трепетавшими высоко в голубом небе зелеными кронами автомобиль — такой длинный, блестящий и низкий — выглядел прекрасно. И красивая женщина, одетая по последней моде, как нельзя лучше гармонировала с автомобилем. Лоренцо подумал, что пейзаж слишком уж послушно приноравливается к женщине и к машине, и это подобострастие природы вызывало у него чуть ли не досаду. Цветная картинка из американского журнала, сказал он себе. Женщина смотрела на него умоляюще: