Дом, в котором...
Шрифт:
— Ну и разговорчики у вас, — возмущается Лэри, — Вы, что, опять меня морочите, да?
Лорд смотрит внезапно расширившимися глазами, в которых сплошь клубы «Погибели»:
— Ты сволочь, Табаки. Как я могу им что-то отстукивать, если я не разум для двадцати? Если я не соответствую их религии.
— Будешь ложным гласом. Что тут такого страшного?
— Ты! Это ты, лгун, вот ты кто! Измываешься над бедными…
— Ой, ой, ой, — стонет Рыжая, — как мне от вас худо! Ну можно ли быть такими чокнутыми?
— Это все Табаки, — оправдывается Лорд, указывая на мои пальцы, растопыренные на одеяле. — Он обманщик.
— «Двадцатников», — подсказываю я.
— Вот именно.
— Это они надо мной издеваются, — настаивает Лэри. — Вечно так. Не знаю, за что. Меня тут сто лет не было. Пришел, и сразу…
— Вот, пусть Лэри к ним обратится, — осеняет Лорда. — Он вполне соответствует догмам их религии. Лэри, дружище, простучи послание, будь человеком. Скажи, что они близки к истине, если исключить недоделков, вроде нас с Табаки, и что мы разделяем их стремление к познанию тайн мироздания…
— Я уже верю в бомбу, — жалуется Лэри безразличному Курильщику. — Чем дальше, тем больше я в нее верю.
— Верь на здоровье, мне-то что, — Курильщик скашивает на Лога один недовольный глаз. — А азбуку Морзе ты знаешь?
— Какая, к черту, азбука!
— Тогда скажи об этом Лорду. Он от тебя отстанет.
— Стараешься, завариваешь им чай… А они…
— Они неблагодарные твари, — соглашается Курильщик. — Неблагодарные, нетрезвые и несимпатичные.
— Это он про нас, — переводит мне Лорд. — Все, что было сказано, сказано про нас. Ты ведь расслышал его слова, Табаки?
— Нетрезвые — это про тебя. И несимпатичные тоже. Вон какой у тебя фингал под глазом. Очень портит внешность, просто ужасно. Где ты его заполучил?
— Отбросило взрывной волной, — пьяно улыбается Лорд.
— Вруны, — продолжает Курильщик свой бесстрастный перечень. — Болтуны…
— А где Сфинкс? — спохватываюсь я. — Где он шляется, в то время как меня вовсю оскорбляют и порочат?
— Нас, Табаки, нас, — поправляет Лорд. — Сфинкс на похоронах. Думаю, это надолго. Если делать все по правилам… Они положили их в коробку, обернули черным бархатом…
Я соображаю, что речь идет о сгоревших граблях, и делается немного обидно за первоначальный испуг, а потом делается обидно, что не пригласили на похороны.
— Залили воском…
— А это еще зачем?
— Для надежности, — терпеливо объясняет Лорд. — Неужели непонятно? Слепой опасался, что их растащат на сувениры.
— И еще они все психи, — заканчивает список наших особенностей Курильщик.
От Курильщика отчетливо пахнет часами. Где-то на себе он их прячет после Могильника. Рано или поздно я до них доберусь. Например, когда он полезет купаться. Это немного утешает, но совсем слегка, ведь пока они живы-здоровы и незаметно сводят меня в могилу фактом своего существования. Мне нельзя жить вблизи от часов, это меня губит, но разве Курильщику объяснишь такую простую вещь? Он уверен, что я прикидываюсь. Я — прикидываюсь! Гляжу на него с укором, но он знай цедит свой чай и ухом не ведет. Наверное, чашка мешает ему различить мой укор.
Лорд тоскливо поскребывает пальцем по одеялу. Душа его рвется к общению с глухонемыми «двадцатниками».
— Старался для них и так, и эдак, — бормочет Лэри. — То принеси, это унеси…
Дракон появляется скромно и тихо. Ни тебе «пылканья огнем», ни других безобразий.
Я разворачиваю пакет, там неровно нарезанные куски пирога с капустой.
— Ух ты! Это с поминок?
Македонского передергивает.
— Не переживай, — советую я ему. — Было очень даже весело. Вон Лорд рухнул с костылей и теперь спивается под предлогом своей немощи. А не было бы предлога, и спиваться было бы стыдно. Так что дыши свободнее.
— Я не спиваюсь, — обижается Лорд. — Я лечусь.
— Вот видишь…
Македонский все равно несчастный и затаившийся. Страшнее нет, чем быть совестливым.
— Так это все же Македонский все устроил? — оживляется Лэри. Нетерпеливо шевелит губой, прижимая к груди банку с заваркой. — Бросил бомбу, или чего там в Кофейнике бросили…
— Нет, — говорю я. — Он ничего не бросал. Он попробовал улететь.
Ветер гудит между оконными рамами. Рыжая надевает синие очки.
— Погода меняется, — говорит она.
Ветер воет и стучит в окна весь вечер. Я меняю компрессы на лбу, ухаживаю за своей шишкой. У Сфинкса обгорели ресницы и щеки, он ходит, намазанный кремом от ожогов — непривычно красочный. Лорд продолжает спиваться. Девушки ушли заслонять от враждебных взглядов Спицу и ее свадебное платье.
Вместо них пришел Черный. Они с Курильщиком обсуждают своих любимых живописцев, и даже если не прислушиваться, ясно, что Черному эти темы даются с трудом. Он мучается, но не уходит. Боится, наверное, что стоит ему выйти, как мы тут же развалимся, добитые нехорошими болячками. А может, наоборот, опасается за психику Курильщика в нашем окружении.
Слепой изо всех сил пытается заменить нам Македонского. Вода у него выкипает, примочки теряются и находятся им же истоптанные, реанимируя Мустанга, он защемляет в нем палец, а меня заботливо укрывает записанным одеялком Толстого. Как выразился Сфинкс, «что бы мы без тебя делали?».
Ужинать я еду один, хотя Курильщик грозится присоединиться.
Возле Кофейника все еще толпятся любопытные. Останавливаюсь послушать, о чем они болтают и выясняю, что Македонский в знак протеста против выпуска облил себя бензином и поджег, после чего выпрыгнул в окно. Версия с бомбой была интереснее.
Возле столовой меня нагоняет Мартышка.
— Эй, а ты знаешь, что Лэри ушел в Наружность с Летунами? Ему там что-то срочно понадобилось.
Торможу, устрашенный этим известием. Лэри в наружности! Конец Света! Его там прибьют в первой попавшейся подворотне. Или он потеряется, залюбовавшись собственной тенью. И вернется с ног до головы в Болезни.
Я говорю Мартышке:
— Ну конечно. Мы в курсе. Спасибо.
И еду дальше.
В столовой под многочисленными заинтересованными взглядами я мажу и мажу бутерброды, которые придется взять с собой. Мажу их тем и этим, посыпаю солью и склеиваю. Ужасно нервничая из-за дурака Лэри. В его кожаном прикиде в Наружности полагается с ревом проносится на мотоцикле, а не ходить пешком, разинув рот. Такой, какой он есть, Лэри вызовет страстное желание избить его у каждого встречного моложе сорока. И ведь наверняка весь риск из-за какого-нибудь свадебного галстука гнусной расцветки.