Дом в Мещере
Шрифт:
Так вот, вернемся к «решке». Что же она хочет нам рассказать?
Хочу рассказать, как обернулся жертвой собственной выдумки – болезни места.
Хочу рассказать, как болезнь, по принципу отдачи импульса воображения, наконец реактивно и необратимо вошла в меня. Как тело моего воображения, распинаясь в долгих – во всю жизнь – муках, так и не доносив свою выдумку, прянуло обратно сквозь «детское» – у мозжечка – место и превратило мое тело в себя: запущенного к смерти недоноска.
Впоследствии, после истории с диссертацией, тема пронизанного пустотой –
Я тщетно бредил ею, и она бредила мною, как умершая возлюбленная. Ради нее я пожертвовал научной карьерой, зарекшись от какой бы то ни было публичности. Вскоре после женитьбы я перешел на преподавательскую работу – чтобы выкроить время. И я его выкроил.
Оно оказалось размером с жизнь.
Удостоверившись в диагнозе и собираясь переехать в этот Дом, я решил уничтожить свою тему.
В три приема вместе с сыном мы перевезли ее на дачу.
Беловые варианты горели целый вечер.
Черновики – всю ночь.
Итак, либо ты успешно выдумываешь свое место и, поселившись, владеешь им как Домом, либо оно, уродливое и недоделанное, выдумывает тебя по своему отвратительному образу и смертельному подобию.
Злокачественность сарказма, с которым природа посредством моей же выдумки обошлась со мной, не кажется мне чудовищной.
В конце концов, каждый владеет тем, что заслуживает.
Даже если он заслужил ничто.
Процесс гниения на деле – кислотное разъедание пустотой. Пустота сейчас разъедает меня, я исчезаю, колеблясь и трепеща, как когда-то исчезала, разъедаемая выпученностями провала, моя комната-место.
Зародыш – это тоже как бы опухоль. Все дело в удаче – или провале – рождения.
В моем случае – в провале».
Ничего обещанного о Глебе здесь не было. Катя сбрасывает на пол листы, снимает шапочку и со всхлипом заныривает под подушку.
Глава 22
САД
Так или совсем не так, а может, и так, но немного иначе, – и кто его знает, вряд ли было бы по-другому, а если б и было, то – пусть и ладно, как ты бы сказала, «живы мы, как ни крути, все равно б не остались».
И смекнул я тогда втихомолку: ага; и мысли своей не поверил.
И то: как можно поверить чуду, да еще такому, которое сам делаешь? Чужому чуду, конечно, проще не удивиться: подумаешь – мастерство, фокусы. А тут нате безвозмездно: творишь невзначай такое, отчего мурашки со спины аж повсюду – и с рук, как искры, прыгают.
Ну, пока суть да около, пришел я в себя и решил догадку свою проверить.
И проверил: Стефанов поправился от моей проверки.
И продолжил. На все про все совсем немного, мне казалось, надо. Ведь только нужно было выдумать какой-то срочный повод, который стал бы внятным оправданьем для встречи ежедневной с каждым из пациентов нашего вертепа. Но как исполнить это незаметно, ведь все передвижения по Дому на примете, кругом охрана, камеры, и персонал снует повсюду…
Тут думать в одиночку было бесполезно.
И все-таки подумав, ринулся к Наташе.
Так,
Она, конечно, удивилась тут же.
– Ты, – говорит, – ко мне в бюро на постоянку хочешь?..
Тут снова я задумался. Понятно, выход здесь один – стать санитаром или на кухне на раздаче подвизаться на ежедневные разносы завтраков-обедов. Но кто меня возьмет на эту должность?
И я застыл в приемной на диване. Стал думать, думать, думать – все впустую.
Вошел Кортез, не покосившись даже.
Спросил Наташу с ходу строго:
– Что он здесь делает, мерзавец?
Наташа: то и то, работать очень хочет. Кортез взял почту молча и исчез. Потом вдруг снова возникает.
– Ну-ну, так в чем же дело?
Я повторяюсь вкратце.
– Ага, понятно. И похвально даже. Что ж, я подумаю об этом позже.
И вроде бы все. Но сразу приветливость его мне показалась не то чтоб подозрительной, да как-то слишком на руку, чтоб оказаться правдой.
«Ну, как бы ни было, а если честно, то мне на риск теперь уж наплевать, посмотрим, в чем там дело», – я рассудил, к Стефанову вернувшись…
На следующий день после обеда к нам впопыхах влетает вдруг Наташа и говорит:
– Пойдем, зовет явиться.
Ну что ж, явиться так явиться, хотя, признаться, я не ожидал такого скорого оборота дела.
Приходим. Дверь кабинетная открыта, Кортеза нет как нет. Мы ждем. Беседуем о чем-то. Заходит ненадолго Катя.
Кортеза нет и нет. Вдвоем мы ждем уж третий час, теперь втроем болтаем.
Наташа отправляется Кортеза поискать и не находит.
(Пока Наташи не было, мне Катя на ухо шепнула: «Ты что задумал?». Я – молчок: «Так, ерунда, хочу размяться». Помолчала. Потом сердито глянула и говорит: «Предупреждаю. Что б ты ни задумал, помни… В общем, прошу тебя, будь осторожен, ладно?»
Я улыбнулся тихо про себя, но виду не подал. Она еще тревожней посмотрела. Вышла.)
Итак, мы продолжаем ждать в приемной. Я скис и думаю: когда же?
Чтобы развеяться, Наташа сыграть в рэндзю со скуки предлагает.
Играем. 5:0 – в мою пока что пользу.
Заходит Воронов. В руках – бумаги, и он поверх бумаг, как новый заголовок, нас пробегает взглядом. Исчезает.
Является вразвалочку кудрявый наш водитель. Садится, пялится, пыхтит и глушит чай.
Наташа нервничает, косясь на этого громилу.
И наконец он спрашивает:
– Эва, кореш, ты чо здесь делаешь, кантуешь потихоньку?
Я:
– А что такое?
Наташа:
– Ну ладно, ладно, ты, Петухов, кончай… Давай-ка вон отсюда поздорову. Он здесь по личному распоряженью.
Водила-олух недоверчиво икает и удаляется, смутившись.
Счет: девять – ноль. Наташа чуть не плачет.
Заходит Крахтенгольц и смотрит рикошетом. Садится подле.
Я встаю и собираюсь выйти, в дверях столкнувшись вдруг с Кортезом. Кортез нам машет всем рукой и приглашает. Мы проникаем в кабинет. «Ну наконец-то…»