Дом в небе
Шрифт:
– Не может быть, не может быть, – твердила я, – не верю.
Найджел сидел с выражением ужаса на лице.
В машине были уже новые люди – двое впереди, один сзади. Вдруг произошла странная вещь – мое обоняние уловило слабый, давно забытый, но такой знакомый запах: запах сигаретного дыма. В машине сидел курильщик. Догадка вспыхнула в моем объятом паникой сознании. Это не фундаменталисты. Те не курят. Это не Аль-Шабаб.
У окна появился сомалиец с телефоном возле уха. Он наклонился и внимательно посмотрел на нас широко расставленными карими глазами, как у актера Моргана Фримена. Сходство дополняли короткие седые волосы и борода. Он словно сошел с экрана кинотеатра прямо в сомалийскую пустыню. Увидев мое заплаканное лицо, он удивленно спросил:
– Почему
И я услышала ее голос – так близко, как никогда раньше не слышала. Это был голос моей линии жизни.
– Алло, алло? – говорила мама. – Аманда, ты свободна.
Глава 44. Я начинаю понимать
То, что произошло дальше, было совершенно невероятно и вместе с тем очень живо. Оказалось, что наши похитители передали нас группе посредников, а они – человеку, которого мы прозвали Морган Фримен. Он был членом сомалийского парламента, и ему платила фирма АКЕ, нанятая нашими родителями. В течение нескольких недель он и Джон Чейз, директор АКЕ, общались по телефону. Морган Фримен помог передать выкуп в шестьсот тысяч долларов из Найроби в банковский киоск в Могадишо, что и было осуществлено утром того дня. Квитанцию на деньги получила группа племенных старейшин, с которыми опять же договорился Фримен. В стране, где нет ни полиции, ни армии, где никто не подчиняется правительству, эти старейшины представляют единственную доступную власть. После подтверждения, что мы живы и находимся в безопасности, старейшины обналичили деньги и передали их похитителям – за вычетом того, что заплатили другим вооруженным бандам и оставили себе. В Сомали никто не работает бесплатно.
Согласно плану, мы должны были сразу ехать в аэропорт Могадишо, где ждали два сотрудника АКЕ, оба бывшие спецназовцы, – один из ЮАР, второй из Новой Зеландии, – чтобы доставить нас в Кению. Однако Морган Фримен допустил большой просчет, заранее не поставив в известность охрану, то есть миротворцев Африканского союза, что мы ночью будем двигаться по шоссе в направлении аэропорта, который в этот час уже закрыт. И стоило нам появиться на дороге, как военные открыли по нам огонь. Мы были вынуждены вернуться в город. Пусть я поговорила с мамой, пусть наши похитители остались далеко позади, мы по-прежнему находились в Сомали, среди вооруженных незнакомцев. Я до конца не верила, что мы свободны.
Через некоторое время машина остановилась у высоких ворот. Морган Фримен вышел и позвал нас.
– Идем, идем, – говорил он, указывая на дверь в воротах, – быстрее.
Мои ноги были как два бесчувственных пенька. Ходить я почти разучилась, не то что бегать. Прежде чем добраться до этой двери, я два раза упала. Мы с Найджелом, который тоже шатался и спотыкался, поддерживали друг друга.
За дверью был сад, идеально подстриженный кустарник и открытый ресторан на веранде. За пластиковыми столиками сидели сомалийские бизнесмены и вкушали ужин под звездами. Морган привез нас в гостиницу, где можно было переночевать, чтобы утром – когда станет безопаснее – ехать в аэропорт.
Увидев нас, ковыляющих мимо, бизнесмены на веранде разинули рот. Морган Фримен провел нас в вестибюль и затем в пустой танцевальный зал, где усадил на мягкий красный диван посередине.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – твердил он.
На стенах были изображения Мекки и арабские письмена. В зал тотчас набились люди. Кто-то пытался пожимать нам руки. Нас спрашивали по-английски, не мы ли те иностранцы, что сбежали от похитителей – видимо, слухи о нашем побеге разлетелись по всему Сомали. Несколько человек представились членами Переходного правительства. Многие возбужденно говорили по телефону, докладывая о нас знакомым и родственникам.
– Тут вы в безопасности, – повторял администратор.
Он предложил мне снять хиджаб, но я не решилась. Когда перед нами материализовался официант в форме, держащий на подносе две запотевшие бутылки кока-колы, мы с Найджелом молча
Мы отвыкли и боялись вести себя, как принято на Западе. «Аллаху акбар, – говорили мы в ответ на поздравления с освобождением. – Иншалла, мы скоро поедем домой». Наконец, администратор отвел нас в номера дальше по коридору. Видя страх и неуверенность на наших лицах, он все время повторял, что у него родственники в Америке, будто это должно было нас успокоить. Он дал нам чистые полотенца, мыло, зубные щетки и зубную пасту. Мне он принес пахнущее свежестью платье с цветочным рисунком, которое позаимствовал у жены.
В номере я почувствовала себя пришелицей, впервые посетившей чужую планету. Над головой вращался вентилятор. На двуспальной кровати лежали две подушки, напротив стоял маленький телевизор. На окнах были шторы! Повернув дверной замок, я еще, на всякий случай, подперла дверь тумбочкой. В ванной я долго крутила краны, не веря, что из них течет настоящая вода. Когда я сняла серое платье, которое мне дали тюремщики всего несколько часов назад, и впервые за полтора года увидела себя в большом зеркале, мне стало худо от увиденного. Плоти у меня не было – был скелет, обтянутый иссиня-восковой кожей. Волосы, непривычно длинные, темные, сбились в колтуны. На лодыжках темнели малиновые ссадины, оставшиеся после кандалов. Я почти не узнавала себя.
В душе я пустила самую горячую воду и принялась яростно тереть тело мочалкой. Я очень спешила, помня о том, что эта роскошь может в любой момент закончиться, а в сознании у меня шел бесконечный спор.
Не торопись, тут тебя никто не тронет, уговаривал спокойный голос.
Не верю, возражала я.
Потом ко мне пришел Найджел – свежий после душа, принаряженный. Мы сидели на кровати, и я безуспешно пыталась расчесать свои спутанные волосы. Администратор принес нам куриные сэндвичи, которые вначале смутили нас, как и кока-кола. Все вокруг было нам в диковинку. Неужели мы правда едем домой? И нас никто не преследует? Когда муэдзин закричал к вечерней молитве и за дверью раздались торопливые шаги постояльцев, спешащих в бальный, он же молельный, зал, мы хотели было из чувства самосохранения присоединиться к ним, но потом передумали и остались в номере. Тот факт, что мы сделали свой выбор и нас не наказали, сам по себе был чудом.
Мы проговорили почти до самого утра – спать не хотелось. Мы шутили, что никогда в жизни не будем есть бананы и рыбные консервы. Найджел спрашивал, что они со мной делали, но я не была готова обсуждать эту тему – впечатления были еще совсем свежи. С ним обращались лучше просто потому, что он мужчина. Найджелу не запрещали писать, читать и, уж конечно, не связывали.
Прежде чем разойтись, мы включили телевизор и сразу попали на канал «Пресс ТВ», где я работала, когда жила в Багдаде. Тут нас поджидал очередной сюрприз – в новостях показывали сюжет о нашем освобождении.
Наутро мы улетели из Сомали, проведя там четыреста шестьдесят три дня. Мы покинули это шикарное океанское побережье и город, который поначалу казался нам таким спокойным. В Найроби нас встречали представители канадского и австралийского посольств. Меня посадили в машину с канадскими флажками, торчащими из боковых зеркал, Найджел сел в такую же – но с австралийскими флажками, и мы под вой сирены помчались в клинику университета Ага-Хана.
Первым человеком, которого я увидела при выходе из машины, была моя мама – исхудавшая, но красивая. Я, кажется, впервые заметила, какая она красивая. Раньше я как-то не обращала внимания. Было такое чувство, что время сложилось вдвое, вернув нас друг другу. Мы обнялись и разрыдались. Я уткнулась лицом в мамино плечо, она прижимала к себе мою голову и гладила меня по спине. Только теперь я по-настоящему почувствовала себя в безопасности – как дома.