Дом яростных крыльев
Шрифт:
Мы отправляемся в подземное чрево поместья и сворачиваем в какое-то крыло, где полно закрытых дверей. Фибус объясняет, что они ведут в покои его родителей и дедушек с бабушками. Его пра и пра-прадеды сделали Тареспагию своим постоянным местом жительства, так же как и большинство фейри старшего поколения, которые предпочитают тропический климат.
У меня осталась только одна прабабушка, остальные трое погибли во время Магнабеллум, либо, как в случае с матерью бабушки, сразу после неё. Оставшаяся в живых прабабушка, грозная Ксема Росси, живет
Фибус затягивает меня в овальную гостиную, выполненную в кремовых и белых тонах, с золотыми панелями на стенах, изображающими цветущие лозы. Она роскошна.
— Безвкусно, я знаю.
— Красиво.
— Мой прадед построил эту комнату после того, как побывал во дворце в комнате трофеев, она такая же чудовищно безвкусная.
— Я надеюсь, что мне доведётся увидеть эту чудовищную безвкусицу.
Он останавливается рядом с металлической панелью, его пальцы проходятся вверх по стеблю растения, затем вниз, и снова вверх и вниз.
— Для чего ты щупаешь стену?
— Я отпираю подземелье.
Мои брови приподнимаются.
— Лаская барельеф?
Он усмехается, но затем его смех прерывает щелчок замка и стонущий звук металла скользящего вдоль дерева.
Он надавливает пальцами на панель, и она открывается вовнутрь.
Я моргаю, а потом ещё раз. Солнечный свет просачивается, точно капли дождя, сквозь деревянный стеллаж высотой в два этажа, едва освещая помещение, но оно всё равно пылает. Ряды полок заставлены сверкающими золотыми безделушками, подносами с драгоценными камнями, мраморными бюстами, изображающими миловидных фейри, отполированными до зеркального блеска, книгами в кожаных переплетах с позолоченными корешками и оружием, инкрустированным изумрудами. На стене висят длинные копья с эбонитовыми наконечниками, а также странные кинжалы с чёрными лезвиями, которые я никогда не видала в Люсе.
Похоже, они декоративные. Так же как и эта птица серебристого цвета, чьи крылья пронзают два чёрных шипа — какое страшное произведение искусства.
Когда Фибус ставит сумку в дверной проем, чтобы та не закрылась, запечатав нас внутри, по моей спине пробегает холодок. Я бы назвала это чувством благоговения, если бы моя кожа не натянулась, а лёгкие не начало покалывать.
Страх.
Я нахожусь в подземелье, полном богатств, но чувствую себя так, словно попала в склеп, заполненный костями.
ГЛАВА 21
Я обвожу помещение взглядом в поисках источника своего дискомфорта. Распластанная птица выглядит ужасно, но дело точно не в ней. Какое-то нервирующее, жуткое гудение волнует мою кровь и сводит желудок.
— В этом подвале
А, может быть, здесь кто-то живет? Например, привидение. Я обвожу взглядом каждый мрачный угол в поисках шевеления.
Фибус выпрямляется, внимательно осматривает моё лицо, и уголок его губ приподнимается.
— Пока нет, но ты выглядишь пугающе бледной, Фэллон. Больно смотреть на всё это богатство?
Мой взгляд возвращается к птице и чёрным шипам, которые торчат из её металлической груди…
Санто Калдрон! Неужели это… это одна из?..
Я крепко хватаюсь за руку Фибуса для поддержки.
— Ты пытаешь оторвать мне конечность? Она, конечно же, отрастёт, но я к ней очень привязан.
— Золото. Аколти.
Моя голова кружится так сильно, что ещё немного, и она открутится от моего тела.
Я не осознаю, что повторила мамины слова вслух, пока Фибус не щёлкает языком.
— Да. Много золота. Я предупреждал тебя. Ты же не собираешься упасть в обморок? Ты определённо выглядишь нездор'oво.
Бронвен наблюдает за тобой.
Найди пять железных воронов.
О, Боги, о, боги, о, боги. Мама отправила меня к Фибусу не за деньгами, а за вороном. Она знала! Как? Неужели Бронвен нашептала ей это на ухо? Невозможно. Бронвен призналась в том, что знает о местоположении только одного ворона.
Я не осознаю, что уже отпустила руку Фибуса, прошла вглубь помещения и теперь стою под птицей, полностью сделанной из металла.
— А-а. Так вот что вывело тебя из равновесия.
Он придвигается поближе ко мне.
— При создании этой безвкусной статуи ни одно животное не пострадало, Капелька.
Мурашки бегут по моей коже, когда я замечаю яркий блеск в лимонно-желтых птичьих глазах.
— Почти как живая, да? — Фибус переводит взгляд на распушённый хвост птицы.
Я задерживаю дыхание. Я даже не знаю, почему. Ведь статуи не могут ни каркать, ни кусаться.
— Более чем, — бормочу я, пораженная сходством, которого удалось добиться художнику.
Кажется, будто живую птицу мумифицировали в железе. При одной мысли об этом комок подступает к моему горлу.
— Как думаешь, какую птицу она изображает?
Мой язык пульсирует в такт сердцебиению, которое, в свою очередь, заставляет мой голос трепетать, потому что я знаю ответ до того, как Фибус успевает произнести:
— В'oрона.
Никаких колебаний.
Я перевожу на него взгляд.
— Моя мать рассказывала мне об этом. В детстве я ходил вместе с ней в подвал. Я, похоже, был тогда совсем маленьким, потому что я помню, как она сажала меня на бедро, чтобы я мог получше разглядеть это существо. Боже, какие истории она о них рассказывала! Они могли бы заставить даже тебя пересмотреть свою любовь к животным.
Данте, действительно, суждено стать королем, а мне — его королевой. Не знаю, смеяться мне или плакать из-за того, что я совсем не властна над своей судьбой.
— Я слышала эти истории.