Дом железных воронов
Шрифт:
Сладости были одинаковыми на вкус. Урок Джианы расстроил меня так сильно, так основательно, что я несколько недель подряд не заглядывала в таверну, а когда пришла, отказалась от угощения, заявив, что уже не маленькая, чтобы есть конфеты. С тех пор Джиана перестала звать меня dolcca.
Я смотрю, как на поверхности моего эля появляются пузырьки.
– Ты научила меня, что ценность зависит от внешнего вида. – Я вижу, как между бровями Джианы залегает глубокая складка, и добавляю: – Помнишь, ты купила
Ее лоб разглаживается.
– В тот день, – продолжаю я, – я была в ярости. Не на тебя, а на общую несправедливость.
– Я всегда задавалась вопросом, что случилось…
– Знаешь, что я сделала? Я потащила Данте в кондитерскую и заставила его купить обычную и бракованную конфеты. И что ты думаешь? Лавочница отказалась продавать принцу бракованный товар, отдала даром. Знаешь, что он сказал? Сказал, что не может понять, в чем разница между ними, ни по внешнему виду, ни по вкусу. Вот такой он человек, Джиа, – справедливый и понимающий.
– Я восхищаюсь им за это еще больше, но иерархию без борьбы не сломаешь. И эта борьба будет стоить людям жизни, если они не будут готовы. Как ты думаешь, кто умрет, Фэллон? Чья кровь зальет мощеные улицы? Ты действительно думаешь, что Данте убил бы собственного брата, чтобы все исправить? Чтобы улучшить ситуацию?
Она говорит вполголоса, но слова звучат так, будто она кричит, и не на весь мир, а на меня. Я чувствую себя почти спрайтом, младенцем, которого носят на перевязи у груди.
– Я знаю, ты считаешь меня наивной, но…
– Идеалисткой, но не наивной. Боги, Фэллон, хотела бы я мечтать так же, как ты. – Она сжимает мое запястье на мгновение, а после встает. – Я собираюсь выпить еще эля и повеселиться на славу. – Она делает пару шагов, оборачивается. – И прости.
– За что?
– За то, что причинила тебе тогда боль.
– Я не жалею.
– Тем не менее я сожалею. – Она мягко, почти незаметно улыбается. – А теперь иди, тоже повеселись. – Она поворачивается к толпе. Не думаю, что она специально высматривает Энтони, но ее взгляд останавливается на нем. Он угрюмо смотрит на огонь, будто это самая мерзкая стихия из всех.
Прикусываю губу. Я все еще злюсь на него за плохое мнение о Данте, но он ведь не знает его, как я. Допиваю весь свой эль до последней горькой капли и поднимаюсь.
Энтони смотрит на меня. Его взгляд не будоражит так, как взгляд Данте, но кровь определенно горячит.
Он сидит в одиночестве – Риччио и Маттиа, очевидно, нашли другую компанию.
– Можно? – спрашиваю я.
Его голубые глаза мерцают в свете костра, но в остальном он кажется неприступным. Я боюсь, он отошлет меня. Он не смотрит на меня. Но кивает.
Я сажусь, ставлю пустую кружку на землю рядом со своим заляпанным грязью ботинком.
– Тебе тоже потребовалось время, чтобы привыкнуть ко вкусу, или тебе сразу понравилось?
Он хмуро смотрит на меня. У него металическая кружка, а не глиняная.
– Мне сразу
Слова «в отличие от тебя» повисают в воздухе.
– Джиа сказала, ты заплатил за меня.
– В самом деле?
– Не сердись на нее. – Я кладу руку на его колено. – Я заставила ее рассказать мне.
– Я и не знал, что ты можешь принуждать людей, – говорит он сердито, и я быстро убираю руку.
– Я не владею чарами, Энтони. – Я зарываюсь пальцами в складки своего платья, раздраженная его мелочностью. – Никакими. Во мне ни крупицы магии, в отличие от тебя.
Я собираюсь уходить. Начинаю подниматься, когда пальцы Энтони касаются моей руки, скользят по ладони, против воли я отвечаю на пожатие.
– Прости меня, – говорит он, и язвительность в его тоне исчезает.
– За что? За то, что напомнил, насколько я бесполезна?
– За то, что вел себя как придурок-спрайт. И ты не бесполезна.
Я разглядываю подол платья, весь испачканный в грязи. Если бы у меня была хоть капля сил, я бы заставила одежду вращаться в тазу, который мы используем для стирки. Вместо этого мне приходится отскребать въевшуюся грязь ногтями.
– Может, я смогу научить тебя, как управлять водой.
– Мне двадцать два, Энтони. Я должна была научиться управлять водой десять лет назад.
– Может быть, ты поздний цветок.
– Или, возможно, я вообще не расцвету.
Кажется, его не волнует, что мои руки огрубели от работы, стали такими же мозолистыми, как и у него. А меня это волнует. Я отдергиваю руку, но он не отпускает. И затем его большой палец начинает двигаться по линии, которая, по словам Сиб, измеряет, как долго я проживу. Надеюсь, это всего лишь выдумка, поскольку моя линия жизни обрывается, едва начавшись.
– Ты во всем расцвела, Фэллон.
Я фыркаю. Ничего не могу с собой поделать.
– Не говоря уже о том, что ты встретилась с морским змеем и выжила. Может, водой ты не управляешь, но, очевидно, ты управляешь сердцами водных тварей. И водных фейри.
Я качаю головой, но его слова развеивают мое плохое настроение.
– Ты острый на язык.
– Обычно мне говорят это после того, как мой язык отважится прикоснуться к женскому телу, не раньше.
Я искоса смотрю на Энтони, желудок скручивается от его прикосновений, от мысли о его языке на моей коже. От эля. Он тянет меня за руку, нежно, как будто проверяя, буду ли я сопротивляться. Я поддаюсь, и он сажает меня к себе на колени.
– Я не ношу мундир и знаю, что ты можешь заполучить гораздо более крупную рыбу, чем простого рыбака, но, прежде чем ты меня отвергнешь и разобьешь мне сердце, дай мне шанс, Фэллон Росси. – Он целует костяшки моих пальцев, прежде чем положить мою руку на свой затылок. Как только он понимает, что я не собираюсь убирать ее, то обхватывает меня за талию, утянутую корсетом.