Дома
Шрифт:
— Я могу войти? — сказал я.
— Не сегодня, — сказала она. — Завтра. Нет, в четверг. Его родители уезжают в среду. Приходи в четверг — и обсудим.
— Что обсудим? — сказал я.
— Можешь ли ты войти, — сказала она.
— Я не думал, что это вопрос, — сказал я.
— Так это ты сделал? — спросила она. — Или не ты?
— А Райн ничего вроде, — сказал я. — Заботливый.
— Господи, — сказала она, — да я более заботливого существа в мире не встречала.
— Когда рукоприкладством не занимается, —
— Когда что? — переспросила она.
— Ма мне сказала, — объяснил я.
— Что сказала? — снова переспросила она. — Что Райн занимается рукоприкладством? Что он меня бьет? Ма такое сказала?
— Только не говори ей, что я проболтался, — попросил я, вдруг испугавшись, совсем как раньше.
— Ма ненормальная, — сказала она. — Выжила из ума. Как у нее вообще язык повернулся. Знаешь, кто скоро займется рукоприкладством? Я. Побью ее на фиг.
— Почему ты мне ничего не написала про Ма? — спросил я.
— Что я должна была написать? — спросила она подозрительно.
— Она больна? — спросил я.
— Она тебе сказала? — спросила она.
Я сжал ладонь в кулак и приложил к своему затылку.
— Что это? — спросила она.
— Опухоль? — спросил я.
— У Ма нет опухоли, — сказала она. — У нее сердце ни к черту. Кто тебе сказал, что у нее опухоль?
— Харис, — сказал я.
— О, Харис, прекрасно, — сказала она.
Из дома донесся детский плач.
— Иди, — сказала Рене. — Поговорим в четверг. Но сначала…
Она взяла мое лицо в ладони и повернула его в сторону окна, за которым Райн подогревал бутылочку с детским питанием в раковине на кухне.
— Похож он на человека, который занимается рукоприкладством? — спросила она.
— Нет, — сказал я.
Он не был похож. Совсем.
— Блин, — сказал я, — тут хоть кто-нибудь говорит правду?
— Я говорю, — сказала она. — Ты говоришь.
Я взглянул на нее, и на миг ей вновь стало восемь, а мне десять, и мы отсиживались в собачьей конуре, пока Ма, Па и тетя Тони, обкурившись грибами, буянили на террасе.
— Микки, — сказала она. — Я должна знать. Это ты сделал?
Резким рывком я сбросил ее ладони с лица, повернулся и пошел прочь.
— Поди жену свою проведай, чувырло! — крикнула она вслед. — Поди на собственных детей посмотри.
Ма стояла на лужайке перед домом, переругиваясь с каким-то приземистым грузным мужиком. На заднем плане маячил Харис, разбрасывая и пиная вещи, чтобы показать, как он страшен в гневе.
— Это мой сын, — сказала Ма. — Который отслужил в армии. Который только что демобилизовался. А вы вот как с нами?
— Благодарю за службу, — сказал мне мужик.
Харис пнул металлический мусорный бак.
— Будь любезен, — сказал мне мужик, — попроси его перестать.
— Не поможет, — сказал Харис. — Когда я зол, меня никто не остановит.
— Думаете, мне
— Третий, — сказала Ма.
— Хороши почести семье героя, — сказал Харис. — Пока он там воюет, вы тут оскорбляете его мать.
— Друг, извини, я не оскорбляю, — сказал мужик. — У меня есть ордер на выселение. Если бы она платила, а я ее выселял, тогда другое дело.
— И на пуя, спрашивается, я в церкви работаю! — крикнула Ма.
Несмотря на свой малый рост и избыточный вес, мужик действовал на редкость проворно. Он нырнул в дом и вышел оттуда с нашим телевизором, причем нес его, будто свой, будто ему в саду приспичило посмотреть.
— Нет, — сказал я.
— Благодарю за службу, — сказал он.
Я схватил его за рубашку. К тому времени я уже хорошо умел хватать людей за рубашки, смотреть им в глаза, говорить без обиняков.
— Чей это дом? — сказал я.
— Мой, — сказал он.
Я сделал ему подсечку и завалил на траву.
— Ты с ним полегче, — сказал Харис.
— Это было легко, — сказал я и унес телевизор в дом.
В тот же вечер явился шериф в сопровождении нескольких грузчиков, которые вытряхнули все содержимое дома на лужайку.
Я заметил их издали, и вышел с черного хода, и наблюдал за всем с Хай-стрит, сидя в сарае за домом Нестонов.
Я видел, как Ма мечется, заламывая руки, меж груд своего барахла. Актриса, блин. Но с другой стороны, когда Ма по-настоящему плохо, она всегда малость переигрывает. Выходит, когда она переигрывает, она не играет?
У меня с недавних пор так: план действий рождается сам собой — и сразу в руках и ногах. Когда это случается, я не размышляю. Щеки начинают гореть, и в висках стучит: давай, давай, давай.
Это чувство меня не подводило, по большей части.
Сейчас план созрел такой: схватить Ма, втолкнуть внутрь, усадить силой, отловить Хариса, усадить силой, поджечь (или сделать вид, что собираюсь поджечь) дом — это их встряхнет, заставит вести себя более адекватно.
Я слетел вниз по склону, втолкнул Ма внутрь, усадил на ступени, схватил Хариса за рубашку, сделал подсечку, завалил на пол. Затем поднес спичку к ковру на лестнице и, когда он загорелся, поднял палец, типа: «Цыц! Не будите спящего во мне зверя!».
От ужаса они совсем притихли, отчего мне стало безумно стыдно. Стыдно тем стыдом, от которого даже извинения не помогают, и единственный способ от него избавиться — сделать так, чтобы стало еще стыднее.
Я затоптал огонь на ковре и пошел на Глисон-стрит, куда Джой с малышами переехала к Мудозвону.
Вот так удар под дых: их дом оказался еще круче, чем у Рене.
Внутри было темно. У входа стояло три тачки. Значит, все в сборе, спят.
Я немного послонялся, обдумывая это обстоятельство.