Домашний быт русских цариц в Xvi и Xvii столетиях
Шрифт:
В половине XVII ст. во дворце, как и во всем высшем обществе Москвы хорошо было известно, что такое комедия и как весело потешаются ею в далеких землях Европы, и даже в близкой Польще. В 1635 г. московские послы были на такой потехе у польского короля, а потеха была: как ходил к Иерусалиму ассирийского царя воевода Алаферн и как Юдифь спасла Иерусалим [208] . В другой раз в 1637 г., наши послы отказались было идти в такую комедию, потому что был там папский легат, а они с ним вместе, в равенстве, сидеть не хотели. Послы, возвращаясь в Москву, конечно, в подробности рассказывали и объясняли, в чем состояли эти комедийные действа. При царе Алексее одни рассказы дворянина Лихачова и его товарищей о своем Флорентинском посольстве 1660 г. должны были приводить в несказанное изумление и подивление всех, кому только удавалось их послушать; а первым из таких любопытных был сам царь Алексей, впечатлительный и пытливый, который нисколько не был чужд интересам европейского быта. Ребенком он сам уже хаживал в немецком платье и к немцам, полезным для отечества, всегда был милостив и щедр.
208
История России, г. Соловьева, IX, 248.
Во Флоренции посланник Лихачов пробыл слишком месяц; видел там европейскую жизнь лицом к лицу со всякими ее диковинами и дивами, видел великолепные палаты, роскошные сады, Фонтаны, где беспрестанно вода прыгает на дробные капли, а к солнцу, что камень хрусталь; осмотрел там все; по потешным дворам и по палатам ездил 8 дней, в садах
К довершению многочисленных удовольствий, какие почти каждый день должен был испытывать наш посланник, его три раза приглашали в театр, в комедию. Об одной комедии он оставил небольшую записку, в которой говорит: «объявилися палаты, и быв палата и в низ уйдет; и того было шесть перемен. Да в тех же палатах объявилося море колеблемо волнами, в море рыбы, а на рыбах люди ездят; и в верху палаты небо, а на облаках сидят люди и почали облака и с людьми на низ опущаться; подхватя с земли человека под руки, опять в верх же пошли; а те люди которые сидели на рыбах, туда же поднялися в верх за теми, на небо. Да спущался с неба же на облаке сед человек в карете; да против его в другой карете — прекрасная девица; а аргамачки (кони) под каретами, как быть живы ногами подрягивают. А князь сказал, что одно солнце, а другое месяц. — А в иной перемене, в палате, объявилося поле, полно костей человеческих; и враны прилетели и почали клевать кости. Да море же объявилося в палате, а на море корабли небольшие и люди в них плавают. — А в иной перемене объявилось человек с 50 в латах, и почали саблями и шпагами рубитися, и из пищалей стреляти, и человека с три как будто и убили. Я многие предивные молодцы и девицы выходят из-за занавеса в золоте и танцуют. И многие диковинки делали. Да вышед малый, почал прошать есть, и много ему хлебов пшеничных опресночных давали, а накормить его не могли».
Кроме удивления, изумления, восторженной похвалы, посланник не высказывает никакого суждения обо всех этих заморских диковинках, не высказывает о них своей русской мысли, т. е. насколько все это погибельно с точки зрения древнего благочестия. Он ставит только факты и свое простодушное изумление пред ними, полное детской наивности. Конечно его описание, как и сам он говорил, представляло только весьма бледный очерк того, что он видел на самом деле. Зато, нет сомнения, его рассказы были полнее, изобразительнее и возбуждали большое любопытство в молодом царе Алексее, который по своему уму и по своим наклонностям не мог, слушая их, оставаться с одним только подивлением. Мы не говорим о других подобных рассказах других путешественников или знакомых царю иностранцев, каков напр. был Ив. Гебдон, игравший весьма значительную роль по части знакомства с западом. Известно, что вскоре, по возвращении в Москву Лихачова, в шестидесятых же годах XVII ст., царь принялся устраивать в своих загородных дачах роскошные дворцы (в Коломенском) и роскошные сады (в Измайлове) со всякими европейскими затеями. Не могла остаться совсем покинутою и мысль о театре. Конечно, для исполнения такой мысли требовалось прежде всего живое сочувствие со стороны семьи; именно от самой царицы; но, кажется, первая супруга царя, Марья Ильична, не совсем благоволила к подобным иноземным затеям. Другое дело дворцы и сады, как бы они не были роскошны и великолепны; об них никакого запрещения в старом Домострое не было. Напротив там очень выхвалялась заботливость о хорошем хозяйстве. Но театральное зрелище, по понятиям старины все-таки было угодием соблазнительным и погибельным. И надо было, чтобы мысль о нем совершила должный оборот, прожила в умах известное время, когда все в ней дикое сделалось бы только диковинным. Такое время настало вместе со вторым браком государя на Нарышкиной. Рассказывают (Берх), что молодая царица была очень веселого нрава и весьма охотно предавалась разным увеселениям, а потому царь, страстно ее любивший, старался доставлять ей всевозможные удовольствия. Матвеев, ее воспитатель, остался руководителем и ее увеселений. Театр был открыт и на нем поставлена пьеса, объяснявшая в лицах даже соответственное новой царице положение, т. е. пьеса с намеками на современные события царского дворца.
Первые представления так называемых комидий явились у нас в 1672 г., через год после государева брака с Нарышкиной. Любопытно также, что год рождения в Москве театра совпал с годом рождения великого преобразователя нашей жизни, Петра. В это время в Москву прибыли странствующие немецкие актеры. Как они прибыли, неизвестно; но без особого дозволения или даже и вызова они приехать не могли, потому что для иноземцев всюду существовали тогда самые крепкие заставы и сторожи в лице пограничных воевод, которые были обязаны задерживать таких путешественников и тотчас давать знать в Москву о их прибытии. Быть может вызову этих актеров способствовал известный Матвеев, который потом и заведовал всем ходом и устройством этого небывалого дела в царском дворце. И так в 1672 году странствующая немецкая труппа, верно не очень большая, под управлением магистра Ягана Готфрида Грегори находилась уже в Москве. Рейтенфельс в своих записках рассказывает следующее: «в последние годы царь (Алексей Мих.) позволил прибывшим в Москву странствующим актерам показывать свое искусство и представлять историю Ассуира и Эсфири, написанную комически». Затем он объясняет, как вообще началось это невиданное в Москве дело. «Узнавши, что при дворах других европейских государей в употреблении разные игры, танцы и прочия удовольствия для приятного препровождения времени, царь нечаянно приказал, чтобы все это было представлено в какой-то французской пляске. По краткости назначенного семидневного срока, сладили дело, как могли. В другом месте, прежде представления следовало бы извиниться, что не все в должном порядке; но тут это было бы совершенно лишнее: костюмы, новость сцены, величественное слово: иностранное и стройность неслыханной музыки, весьма естественно, сделали самое счастливое для актеров впечатление на русских, доставили им полное удовольствие и заслужили удивление. Сперва царь не хотел, чтобы тут была музыка, как вещь новая и некоторым образом языческая: но когда ему сказали, что без музыки точно также невозможно танцевать, как и без ног, то он предоставил все на волю самих артистов. Во время представления царь сидел перед сценою на скамейке; для царицы с детьми был устроен род ложи, из которой они смотрели из-за решетки или, правильнее сказать, через щели досок; а вельможи (больше не было никого) стояли на самой сцене. Орфей, прежде нежели начал пляску между двух подвижных пирамид, пропел похвальные стихи царю». Это было в субботу на маслянице. В тот же день царь увеселялся на Москве реке медвежьей потехою, а ввечеру смотрел фейерверки.
Мы можем принимать этот рассказ Рейтенфельса за известие о первом театральном представлении в московском дворце, в чем по-видимому нельзя и сомневаться, ибо комедия была изготовлена наспех в одну неделю, т. е. в течении той же масляницы, когда обыкновенно позволялись всякого рода зрелища и даже всякого рода разгул. Вместе с тем, имея в виду последующие действия царя относительно устройства этих зрелищ, мы относим описанный спектакль именно к маслянице 1672 г., когда суббота этой недели приходилась 17 февраля. С этого дня и должна начинаться история нашего театра.
Потеха, как говорит Рейтенфельс, очень понравилась, и нет сомнения, что тогда же актеры были оставлены для устройства новых представлений. Наступивший за тем великий пост, святая и весеннее время,
Однажды персидский царь Ассуир (Артаксеркс Долгорукий) во время веселых роскошных пиров, разгоряченный вином, так увлекся общим ликованьем и разгулом, что повелел привести на пир свою царицу, чтобы показать ее, как красавицу, своим собеседникам. Царица, по восточному обычаю, почитая недостойным для себя и унизительным вообще для женской чести явиться среди веселого мужского собрания, отказалась исполнить волю царя-супруга. Оскорбленный публичным непослушанием супруги, Ассуир решился развестись с ней и отдал это дело на обсуждение верховного совета. Царская Дума представила, что поступок царицы подает повод и всем другим женам не слушаться своих мужей, а потому и одобряла намерение царя удалить от себя царицу. Вскоре был обнародован об этом и указ царя; царь было и раскаялся, что строго осудил супругу, но было уже поздно, ибо однажды утвержденный указ по тамошним законам почитался неизменным. Тогда вельможи предложили ему собрать из всего царства всех прекрасных девиц и из них выбрать себе супругу. Невесты были собраны и в числе их чудная красавица иудеянка Едисса (мирта). Ее представил ко двору один из привратников; ее дядя, Мардохей, у которого по смерти родителей она воспитывалась вместо дочери. На нее и упал царский выбор. Тогда ей дали новое имя Есфирь (сокровенная). Царь возложил на нее венец и провозгласил своею супругою. В это время любимцем и временщиком у царя был некто Аман, до того возвеличенный, что по приказанию царя пред ним все должны были преклонять колена, когда его встречали. Мардохей, почитая это идолопоклонством, не исполнял царского повеления и не кланялся гордому временщику. Аман разгневался и решился отомстить. Он начал клеветать на Иудеев, привел их у царя в немилость и выпросил повеление истребить в один день всех Иудеев во всем царстве. Назначен был уже и день. Иудеи трепетали, молились. Мардохей заклинал царицу спасти их, умолить царя об отмене указа. Есфирь приняла на себя этот подвиг и достигла цели. Своим поведением она так умилостивила царя, что тот обещал ей исполнить все, чего она ни пожелает. На первый раз она пожелала только одно, чтобы царь вместе с Амаиом пришел к ней на пир. На пиру, очарованный супругою, Ассуир снова дает обещание исполнять все ее желания. Есфирь опять просить одного, пожаловать к ней на пир с Аманом и на другой день. Аман радуется такому благоволению и еще больше возвышает свою гордость. Одно не дает ему покоя — это не покорение Мардохея, который и с места пред ним не встает, в то время, как все повергаются на землю при одном появлении временщика. В несказанном гневе, он готовит иудеянину виселицу. Но Бог хранит своего раба. Царь случайно вспоминает заслуги Мардохея и хочет его наградить. Он спрашивает Амана: какой почести заслуживает человек, которого царь желает наградить? Аман принял это на свой счет и предложил царю, что такого человека надо облечь в царскую одежду, возложить на него венец, посадить на царского коня и провести торжественно по всему городу. Ассуир одобрил предложение и повелел Аману же все это исполнить для почести Мардохею. Временщик никак не ожидал такой развязки, но должен был покориться. После церемонии он был позван на условленный пир к царице, на котором Есфирь получает от царя опять тоже обещание: исполнить все, чего она захочет. Тогда царица рассказывает своему супругу о замыслах Амана в его же присутствии. Дело кончается тем, что Аман был повешен на той же самой виселице, которую готовил Мардохею, а все враги Иудеев по всему царству были истреблены. Мардохей стал любимцем царя и заступил место Амана [209] .
209
Библейско-биографический словарь. Сбп. 1849.
Особенный драматизм всей этой истории давал легкую возможность составить из ее содержания очень занимательную пьесу для «действа», которую, быть может и сочинил придворный учитель Симеон Полоцкий, если она тогда же не была переведена с немецкой или польской уже готовой комедии. Сколько было тут понятного, даже родственного для тогдашней дворцовой публики и в положении лиц, и в их обстановке, и в их стремлениях.
Если мы припомним историю царского брака на Нарышкиной, стр. 261–265, то увидим, что история о Есфири давала довольно намеков на современные дворские отношения, что роль Есфири походила на роль царицы Наталья, во время ее избрания в невесты; так как роль Мардохея на роль ее родственника и воспитателя Матвеева. Кто указывал на Амана, неизвестно, но Матвеев прямо мог думать о Богдане Хитрово, царском дворецком и тогдашнем любимце царя Алексея, как это рассказывается записками о таких отношениях его сына, Андрея Матвеева. Очень понятно, сколько и сама царица Наталья интересовалась представлением такой комедии.
Комидийная хоромина была построена по указу государя в селе Преображенском, разумеется на государевом дворце в котором таким образом полагался первый камень преобразования нашей общественной жизни. Преображенский дворец, теперь к сожалению уже не существующий, достоин вечной памяти за то именно, что в нем зачинались почти все общественные наши реформы, начиная с мелочей, с бритья бород, и восходя до преобразования войска. Постройка этого первого театра была произведена со всем нарядом на счет двух приказов Володимирской и Галицкой Четей, которыми тогда управлял Артамон Матвеев: стало быть он и был главным и непосредственным двигателем этого дела, которое во дворце быть может не всеми и одобрялось, а потому и исполнялось вдали от дворцовых расходов. Сохранилась записка о лесном материале, который был употреблен на постройку этой комидийной хоромины. В дело пошло на стены 542 бревна в 4 саж. длиною, что дает повод заключать, что пространство хоромины было не меньше 30 арш. в квадрате при вышине в 6 арш. На переводины пошло 25 дерев по 10 саж. длины и 50 дерев семисаженных. На полы и потолки — 493 доски; для стропил 50 дерев семисаженных и 300 дерев в 4 саж. В кровли и на внутреннюю отделку 4220 тесниц. Для дверей и окошек 28 колод. Внутри устроены рундуки, полки (места амфитеатром), лавки и подмости в ямах, т. е. на сцене, для рам и декораций. Перед хороминою был устроен обширный рундук, т. е. помост с входными ступенями. Кругом она была огорожена забором с створчатыми воротами. На всякие лесные запасы вышло больше 1000 руб. — Из дворца было отпущено довольно значительное количество червчатого (красного) и зеленого сукна на уборку новопостроенной хоромины. Октября 27 выдано в комедийную хоромину в Преображенское на обивку стен и на мосты (полы) сукон анбурских половинками, три половинки червчатых, две половинки зеленых да половинка сукна лятчины [210] .
210
В половинке сукна считалось длины от 20 и до 40 арш., шириною сукно бывало в 2 арш. с вершками и без вершков. См. кн. Арх. Ор. Пал. № 390. Подробности постройки этой хоромины сообщены нам И. С. Тихонравовым в выписках из расходных книг Владимирской и Галицкой Чети. См. его же Лет. Рус. Лит. кн. V, 28.