Домик на море
Шрифт:
ДЕБОРА: Нет, это неправда. Вы просто боитесь. Вы трус, Джанни.
МАРКО: Дебора!
БЕТТА: Нет, он не трус. Он очень даже храбрый. Однажды я тонула, и он меня спас.
ДЖАННИ: Бьянка требует от меня того, чего я ей не могу обещать. Она хочет связать свою судьбу с моей судьбой. Хочет жить со мной. Хочет иметь от меня ребенка. Хочет все. Я же, наоборот. Не хочу от нее ничего. Ничего.
ДЕБОРА: И, тем не менее, вы являетесь ее любовником.
ДЖАННИ: Ее любовником! Какое странное слово! Слово, которое уже никто не
ДЕБОРА: Я и не собираюсь быть современной, особенно, если в этой современной жизни мне что-то не нравится. И не хочу, чтобы ко мне обращался на ты какой-то мальчишка. Мы не питались молоком от одной и той же кормилицы.
ДЖАННИ: Это верно. Тем более, что я никогда не питался молоком кормилицы.
Меня вскормила моя родная мать. Она меня кормила грудью целых двадцать месяцев. Так, по крайне мере, она утверждает. Ей нравится повторять это, при каждом удобном случае. Я у нее единственный сын. Она живет в Бразилии и раз в году приезжает навестить меня. Весь год я с ужасом жду ее очередного приезда. Я ее не переношу. Когда она приезжает ко мне, меня тут же хватает крапивница. Мой психоаналист говорит, что моя неприязнь к матери это своеобразная реакция моего организма на нанесенную мне в детстве психологическую травму. Поскольку я очень любил материнскую грудь, а меня так рано отлучили от нее. Когда мне было всего двадцать месяцев.
ДЕБОРА: Я бы попросила вас не менять тему нашего разговора. Мы вели разговор о Бьянке.
МАРКО: Дебора, может, у него нет никакого желания говорить с тобой о своих делах. Ведь, мы еще едва знакомы друг с другом. Познакомились только вчера.
ДЖАННИ: Нет, о себе я могу говорить. Это единственное, о чем я всегда говорю весьма охотно. Короче, по мнению моего психоаналиста, из-за тоски по материнской груди, я очень медленно взрослею. Все дело в этом.
ДЕБОРА: Эти разговоры о психоаналистах вызывают у меня одну только тошноту. Но какое все это имеет отношение к Бьянке?
ДЖАННИ: У меня непростые отношения со всеми женщинами. У меня с ними существуют проблемы. Я не любил Бьянку, но ничто мне не мешало заниматься с нею любовью. Первое время. Но затем все изменилось. Она стала меня раздражать. Мне ее было жаль. Но находиться с ней было выше моих сил. Я пробовал объяснить ей все это, но она после этого только еще больше привязалась ко мне. Это ужасно, когда женщина привязывается к тебе. Испытываешь такое ощущение, словно тебя тянет на дно болота. Словно тебя затягивает в темный, топкий омут, со стоячей водой. У меня никогда не было настоящих, свободных и счастливых отношений ни с одной женщиной. Никогда.
ДЕБОРА: Я не испытываю тоски по материнской груди. Что такое материнская грудь, я уже забыла давно. О чем я тоскую? Я тоскую о людях нормальных, здоровых, спокойных. Однако, у меня такое впечатление, что, куда не взглянешь, кругом одни только несчастные, отчаявшиеся и сумасшедшие. Я бы хотела видеть других. Но, где они, эти другие?
ДЖАННИ: Другие? Другие, если и существуют, не задерживаются на углу твоего дома. Проходят мимо тебя, когда встретят тебя случайно. И знаешь почему? Потому что им нечего
ДЕБОРА: В категорию отчаявшихся! На этот раз ты сказал сущую правду, мальчишка. У нас с Марко нет тоски по материнской груди. Мы не ходим с нашими проблемами к психоаналистам. Но мы, на самом деле, отчаявшиеся. У нас нет денег и, если все будет продолжаться так и дальше, то через месяц мы пойдем по миру с протянутой рукой. Вот в чем дело.
ДЖАННИ: У вас нет денег?
ДЕБОРА: Нет. А, знаешь, Джанни, зачем мы приехали сюда? Марко надеялся, что Альвизе сможет предложить ему какую-нибудь работу. Мы представляли Альвизе этаким триумфатором. Счастливым человеком. Несказанно богатым. Довольным своим положением. В высшей степени спокойным. Мы рассчитывали укрыться на время от наших проблем под сенью Альвизе. Снова вздохнуть свободно, там, где царит мир, да покой. Собирались пустить здесь корни. И, наоборот, прибываем сюда и сразу же попадаем в этот ад. Жена — сумасшедшая. Завод — на грани банкротства. Какое-то обиталище сумасшедших.
ДЖАННИ: Вы думали, что Альвизе будет вам чем-то вроде отца. Сразу видно, что вы нуждаетесь в отцовской опеке.
ДЕБОРА: Шел бы ты к черту со своим психоанализом. У меня нет никакой нужды в отцовской опеке. Мой отец уже умер. Я его любила, но прекрасно обхожусь и без него. У меня нет нужды в отце, у меня есть нужда в деньгах. Ты понял?
МАРКО: Мне неприятно, Дебора, что ты говоришь об этом в такой манере. Теперь они могут подумать, что приехать сюда нами двигал лишь только личный интерес. Только холодный расчет. Но это не так. Я желал вновь увидеть Альвизе, независимо от возможной пользы, которую могла мне дать такая встреча. Исключительно, исходя из тех чувств, которые я к нему питаю.
ДЕБОРА: Чувств, которые, однако, дремали в тебе целых девять лет. Ты был вдали от него все эти девять лет и прекрасно обходился без него. Почему бы нам ни сказать всю правду? Почему бы нам ни сказать честно, что приехали мы сюда с вполне определенной целью?
МАРКО: Не будь вредной, Дебора. Не будь вульгарной. Я нахожусь в трудном положении, и собирался поинтересоваться у Альвизе, может ли он помочь мне. Но настоящей причиной, двигавшей меня приехать сюда, было все же старое чувство, память о нашей дружбе, многие воспоминания, общие у нас Альвизе, и, которые меня так сильно волнуют.
ДЕБОРА: Ваша комнатка в Риме. Девять лет тому назад. На улице Виа Панисперна. (Принимается напевать). «Все свиньи сказали, нет».
МАРКО: Какая ты вредная сегодня, Дебора. Злая. Меня раздражает, когда ты пародируешь песни, которые мне нравится петь. А эта песенка, как ты великолепно знаешь, мне особенно дорога.
БЕТТА: Спой нам ее, Марко.
МАРКО: (Начинает петь). «Все поросята сказали, да!..» В Риме. На улице Виа Панисперна, Альвизе все время напевал эту песенку. Я помню только начало этой песни. Остальные слова не помню. В общем-то, я приехал сюда, чтобы спросить его, что у него было потом. Все поросята согласились стать свиньями. Все. За исключением одного.