Доминион
Шрифт:
Во второй половине дня Фрэнку предстояло явиться на прием к доктору Уилсону, главному врачу, чей кабинет располагался в приемном отделении. Идти ему не хотелось, единственное, чего хотелось, – сидеть в тихой комнате. Иногда сюда заходили другие пациенты, но в тот день он был один. Появилась надежда, что про него забыли – про приемы забывали сплошь и рядом, – но спустя час дверь открылась и вошел молодой человек в островерхом колпаке и коричневой саржевой форме старшего санитара. Прежде Фрэнк его не встречал. Мужчина был низкорослым и коренастым, с узким лицом и длинным носом, когда-то
– Фрэнк Манкастер? – спросил медик с резким шотландским выговором. – Как поживайэте?
Фрэнк широко осклабился, показав все зубы в своей обезьяньей улыбке. Шотландский говор заставлял его робеть, потому что напоминал о школе. Но речь санитара сильно отличалась от выговора представителей эдинбургского среднего класса, с растянутыми гласными и раскатистым «р», который преобладал в Стрэнгмене, – он говорил быстро, слепляя слова, более гортанно, но, на взгляд Фрэнка, не так угрожающе. Глаза санитара немного расширились – так бывало со всеми, кто видел улыбку Фрэнка в первый раз.
– Меня зовут Бен, – сказал он. – Я отведу вас к доктору Уилсону. В днэвной комнате сообщили, что вы здесь.
Фрэнк неохотно пошел вслед за Беном через комнату для отдыха, где несколько пациентов сидели, ссутулившись, перед телевизором. Показывали «Детский час» – марионетка в полосатой пижаме лихорадочно плясала на концах веревочек.
Они прошагали по гулкому коридору к главной двери, вышли под дождь. Бен раскрыл зонтик и знаком пригласил Фрэнка встать рядом. Оба зашлепали по залитой водой дорожке, проходившей через лужайку.
– Как понимаю, вы видели доктора Уилсона в приемном покое? – осведомился Бен как бы между делом.
– Да, и на прошлой неделе тоже. Он сказал, что собирается назначить мне лечение.
Фрэнк искоса поглядел на Бена. После пребывания в приемном покое он мало с кем разговаривал, но этот санитар держался приветливо.
– Какое лечение?
Фрэнк пожал плечами:
– Не знаю.
– Ему, доктору Уилсону, нравятся новые методы терапии. Сдается, у него есть недурные идеи: этот новый наркотик, ларгактил, лучше старых, фенобарба и паральдегида. Господи, как же они воняют, тот и другой!
– Я ему сказал, что хочу уйти, вернуться к работе, но доктор ответил, что я еще не совсем готов. Спросил, не хочу ли я поговорить о своих родителях, – не знаю для чего.
– Угу, он это любит.
В голосе Бена проскочила веселая, полупрезрительная нотка.
– Загвоздка в том, ответил я, что мой отец умер до моего рождения, а мать тоже мертва. Доктор сердито посмотрел на меня.
– Вы ведь были ученым до того, как попали сюда?
– Да. – В тоне Фрэнка прозвучала гордость. – Я – научный сотрудник Бирмингемского университета. Геологический факультет.
– Мне кажется, вас могли бы поселить в «частной вилле». У вас была бы отдэйльная палата.
Фрэнк грустно покачал головой:
– Как понимаю, есть документ, лишающий меня права распоряжаться своими деньгами. И нет никого, кто мог бы стать опекуном.
Бен сочувственно кивнул:
– Наш социальный работник может об этом позаботиться. Вам следует попросить доктора Уилсона.
Они добрались
– Доброе утро, мистер Холл, – весело окликнула одна Бена. – Поганый денек.
– Ага, это точно.
Сестры раскрыли зонтики и быстро зашагали по подъездной дороге к запертым воротам. Фрэнк смотрел им вслед. Бен коснулся его руки.
– Очнитесь, приятель, – мягко произнес он. – Идемте.
– Как бы я хотел выйти отсюда…
– Только не после того, что вы натворили, Фрэнк, – процедил Бен. – Позвольте, я вас провожу.
Разум Фрэнка избегал касаться события, приведшего его сюда. Но порой, когда действие ларгактила ослабевало, он думал о нем.
Началось все со смерти матери, около месяца тому назад. То была старушенция лет за семьдесят, маленькая, согбенная и ворчливая, жившая одна в своем эшерском доме. Фрэнк навешал ее несколько раз в год из чувства долга. Его старший брат Эдгар виделся с матерью только во время кратких наездов из Калифорнии. При встречах миссис Манкастер сравнивала Фрэнка с братом – не в пользу первого, как делала всю свою жизнь. Эдгар женат, у него дети, работает физиком в крупном американском университете, а Фрэнк застрял на своей никчемной должности и десять лет никуда не двигается. Она говорила, что живет ожиданием писем от Эдгара. Фрэнк предполагал, что в те дни его мать ни с кем, кроме него, не виделась, – увлечение спиритизмом закончилось пять лет назад, когда умерла миссис Бейкер, ее духовная наставница, и еженедельные сеансы в столовой прекратились.
Фрэнку позвонил на работу сотрудник полиции, сообщив, что с его матерью приключился удар во время похода в магазин и два часа спустя она умерла в больнице. Фрэнк отправил телеграмму Эдгару, и тот, к удивлению младшего брата, тут же ответил, что приедет на похороны. Фрэнк не хотел видеть Эдгара, поскольку терпеть его не мог, как и поездки по железной дороге, и тем не менее поехал из Бирмингема в Эшер, чтобы встретиться с Эдгаром в доме, где они выросли. По пути он пытался представить, каким стал брат. Он теперь американский гражданин. В письмах, которые показывала ему мать, только и говорилось, что о кипучей жизни в Беркли, о том, как брат любит Сан-Франциско, как поживают его жена и трое детей.
Но, навестив мать на Пасху, Фрэнк узнал, что Эдгар впервые в жизни расстроил ее – написал, что они с женой разводятся. Миссис Манкастер была в ужасе, ломала скрюченные руки и говорила Фрэнку, что невзлюбила жену сына в тот единственный раз, когда они оба приезжали в Англию: бесстыжая, самовлюбленная – типичная американка. Потом мать расплакалась, говоря, что никогда не увидит внуков, и с горечью прибавила, что от Фрэнка она их едва ли дождется. Фрэнк допускал, что потрясение и обида вызвали у нее удар.