Dominium Mundi. Спаситель мира

Баранже Франсуа

В конце концов, Льето требовал одного: чтобы к нему перестали относиться как к ребенку и позволили самому принимать решения. Этим утром наступило похмелье; но такова расплата за право самому решать свою судьбу.

Танкред же чувствовал себя на удивление хорошо. У него впервые возникло ощущение, что он свободен, действительно свободен. Конечно, эта эйфория окажется преходящей. Очень скоро реальность безжалостно напомнит о себе, будь то опасностями неизвестного окружения или постоянным страхом, что их поймают, или же вероятной невозможностью вернуться на Землю и увидеть семью. А главное, окончанием отношений с Клориндой. Он знал, что все это стремительно нахлынет на него, затопив целиком, но сейчас

он хотел насладиться моментом. Он мог наконец думать и действовать сам, не опасаясь ни собственных мыслей, ни своих убеждений.

Льето, который справился со своим пайком – и с частью пайка Танкреда, – смотрел на него, размышляя, какой поток мыслей бушует сейчас в этой черепной коробке. Несмотря на следы усталости, лицо его экс-лейтенанта никогда еще не выглядело таким умиротворенным.

– И что теперь? – спросил Льето наконец, вырывая друга из раздумий. – Что будем делать?

Танкред глянул на него с улыбкой. В голове у него прояснилось.

– Есть у меня одна мыслишка…

* * *

В тот вечер я был мрачен. Впрочем, убирать помойку – не то занятие, которое заставляет прыгать от счастья.

Каждый вечер перед самым наступлением ночи один из нас обязан был вынести накопившиеся за день отходы и выбросить их в провал в двухстах метрах от нашего троглодитского становища. Поначалу мы довольствовались ямой поближе, но вонь, которая неслась оттуда, как только температура днем поднималась, быстро заставила нас подыскать местечко подальше. И теперь все мы были вынуждены по очереди тащить несколько десятков килограммов мусора по каменистой дороге, чтобы бросить его в такую глубокую дыру, что было едва слышно, как он приземляется на дне.

Но каким бы неприятным ни было это занятие, мое дурное настроение оно не объясняло. Причина, конечно, крылась в чем-то другом.

Возможно, все дело в этом дураке Игнасио и его компании записных ворчунов. Игнасио Дестранья был несравненным механиком, способным, несмотря на скудость оборудования, которым мы располагали, поддерживать наши багги в рабочем состоянии, но человека с более негативным мышлением я в жизни не встречал. Я знал, как он сожалеет, что поддался на уговоры и присоединился к нам, и его постоянное критиканство было своеобразным способом нас наказать. В его оправдание следует признать, что ему дали мало времени подумать. Даже очень мало времени – мы предложили ему уйти с нами в последнюю минуту, когда вся операция по побегу уже началась. Механик, которого мы выбрали, загремел в тюрьму за какую-то драку буквально за несколько часов до отбытия, и нам пришлось импровизировать. Кто-то из наших предложил Игнасио, и тот, когда мы до него добрались, долго колебался – что вполне понятно. К сожалению, мы не могли ждать, когда его решение вызреет, и давили на него, пока он не согласился. Не буду преувеличивать и утверждать, будто мы его принудили, но не исключено, что у него сложилось именно такое впечатление, вот он и злится на нас по сей день.

Как бы то ни было, мало-помалу Игнасио стал нашей бессменной занозой. Когда следовало принять решение или обсудить проблему, он всегда был тут как тут, чтобы все усложнить. А что еще хуже, вокруг него образовалась группа, всегда поддерживающая его негативные суждения и тем самым придающая вес его замечаниям. Пока что они были в меньшинстве и не могли застопорить нормальный ход дел, но я чувствовал, что, если пустить все на самотек, однажды их поведение станет серьезной проблемой.

Хотя в нашем сообществе соблюдалась субординация, я считал делом чести дать каждому возможность свободно выражать свое мнение, как сказали бы до Войны – «демократически», чтобы решения были поняты и приняты всеми. Однако должен признаться, что иногда эта демократия доставала меня до печенок.

Так,

сегодня после полудня мы провели общее собрание, обсудив организацию предстоящей работы в Котелке. До сих пор хакеры и программисты группы делали, что им бог на душу положит, то есть или работали над тем, что им казалось интересным, или не работали вообще. На мой взгляд, пришло время хоть отчасти упорядочить этот процесс. Для начала определить общую стратегию – хотим ли мы вынудить крестоносцев вернуть нас домой, использовав практику информационного терроризма, или же, напротив, предпочитаем, чтобы о нас забыли? – потом распределить задания между всеми биопрограммистами, увеличив таким образом наши шансы добиться цели. С моей точки зрения, в этом был простой здравый смысл. Но не для Игнасио.

Он встал во весь свой рост – метр восемьдесят пять сантиметров, увенчанных лохматой копной темных волос, и разразился потоком пустопорожних рассуждений, защищая то одну позицию, то другую, так что под конец никто не мог понять, чего он, собственно, хочет, и вся наша дискуссия превратилась в бесполезное сотрясение воздуха. Чувствуя, что момент для прямого столкновения еще не пришел, я дипломатично перенес обсуждение на другой день. И в то же время не стоило прятать голову в песок: практика коллективного согласования имела свои пределы, и, если мы не хотели, чтобы весь механизм нашего существования окончательно пошел вразнос, скоро этому коллективизму придется положить конец.

Несмотря на не столь поздний час, уже стемнело. Мириады маленьких зеленых светлячков, как крошечные изумрудные блестки, носились в воздухе по воле ветерка. Я не знал, являются ли они в действительности аналогом земных светлячков или же фосфоресцирующей пылью. В Новом Иерусалиме я такого никогда не видел, а здесь они каждый вечер появлялись в сумерках ровно на час. А потом исчезали так же загадочно, как и возникали.

Поскольку альфа Центавра С еще не взошла, темнота была гуще обычного. Чтобы не подвернуть ногу на каменистой тропе, я включил захваченный с собой фонарик – маленький, почти незаметный – и зажал его в зубах. Чтобы тащить мешки, мне были нужны обе руки. Прежде чем двинуться дальше, я машинально огляделся по сторонам. Даже если я не особо рисковал – с самого начала нашего пребывания здесь мы не заметили ни единого признака присутствия атамидов – мне всегда бывало немного не по себе, когда я оказывался один в пустыне, тем более ночью.

Постоянные возражения Игнасио ставили под удар моральный дух группы, но научная добросовестность обязывала меня признать, что сам я не в состоянии предложить серьезные перспективы. Когда мы организовали свой побег, нами двигал главным образом гнев. Мы больше не желали терпеть постоянное угнетение со стороны господствующего класса и готовы были на все, чтобы от него освободиться. А теперь, после месяца, проведенного в пещерах, многие начали сомневаться в правильности тогдашнего выбора. И я, к несчастью, был в их числе.

В конечном счете, может, лучше было смириться и потерпеть несколько лет, зато сохранить шанс вернуться потом на Землю? При мысли о столь серьезной ошибке в оценке ситуации сводило желудок, но я урезонивал себя, повторяя, что только полный болван может верить, что кто-то даст себе труд возвратить бесшипников домой в конце этой войны: корабль и так уже недостаточно велик, чтобы вместить столько народа!

Несмотря на усилия, которые требовались, чтобы волочить мусор, я чувствовал, что холод берет верх над остатками дневной жары. Если я не хочу промерзнуть до костей, возвращаться придется вприпрыжку. К счастью, я уже добрался до провала, служившего помойной ямой. Я с облегчением скинул туда мешки, в очередной раз спрашивая себя, куда может вести этот провал, если мы никогда не слышали, как наши отходы стукаются о дно.