Домовые
Шрифт:
— Ого! — сказал подвальный. — Кто ж ты таков? Я и не разберу!
— Из домовых мы, — тряся башкой, чтобы выгнать из нее гул, отвечал Тришка.
— А мастью в кого уродился?!
— Да смою я эту масть, она у меня временная!
— Скрываешься от кого, что ли? — тут подвальный поскреб лапой в затылке, осознавая ситуацию. — Ежа угнал, что ли?
— Да на кой он мне?.. — Тришка вздохнул. — Хочешь — забирай его насовсем. Или подари кому. Ежи мастера мышей ловить, когда не спят.
— Нет, ежа не надобно. Куда же ты, домовой, собрался?
— В лес его, дурака, отогнать
— Кто велел?
— Да старшие.
— А потом?
— Потом — еще дельце есть.
— А потом?
— А потом — домой. Коли жив останусь.
— С ежом я тебе пособлю. У нас тут автомобильный служит, я с ним уговорюсь. А ты оставайся. Подкормим тебя, а то, гляжу, совсем хилый.
Тришка хотел было возразить, что общество назвало его крепким и для трудного пути пригодным, но посмотрел на подвального и понял, что возражать тому следует как можно реже.
— А что за автомобильный? — спросил он, чтобы поддержать беседу.
В доме, где служил Мартын Фомич, жило немало владельцев личного транспорта. Это были мужчины серьезные, и свои машины так лелеяли, что куда там домовому! Поэтому и не приходило никому в голову нанимать особую обслугу для транспорта. Однако в богатом хозяйстве могли держать автомобильного просто чтобы выделиться и заставить о себе говорить.
— На третьем этаже у нас Панкратий Дорофеевич служит. Там богато живут, и домовиха есть, и подручных четверо, хозяин рес-то-ран держит. А рес-то-рану постоянно провизия требуется. Вот у них хозяйская машина есть, хозяйкина, сыну купили, а еще колымага — картошку с капустой возить. Там задние сиденья сняли, много чего загрузить можно. И она, колымага, оттого грязная, да еше вечно какую картофелину забудут, или луковицу, или еще чего, вонь потом стоит. Панкратий Дорофеевич подумал и взял безместного Никишку в автомобильные. Так вот — хозяин на деревне с кем-то уговорился и туда за провизией раза два-три в неделю непременно сам съездит, отберет самое лучшее, никому более не доверяет. Можно твоего ежа в багажник загнать, а потом Никишка его втихомолку выгонит. А на деревне еж сам сообразит, куда деваться.
— И то верно, — согласился Тришка. — Не знаю, как тебя и благодарить, дяденька, прости — имени-отчества не ведаю.
Он радости, что удалось без лишних хлопот избавиться от ежа, он пустился в стародавние любезности, до сих пор принятые у пожилого поколения домовых.
— Я батька Досифей.
— А по отчеству?
— И так сойдет.
Тришка побоялся даже плечиками пожать. Батька Досифей, при всем при том, что заговорил ласково, вид имел грозный. Одна густая и жесткая волосня чего стоила.
— Стало быть, спешить тебе некуда, — решил подвальный. — Я до Панкратия Дорофеевича дойду, потолкуем. Может, даже прямо завтра ежа твоего отправим. А ты жди меня тут. Вернусь — ужином тебя покормлю, на ночлег устрою.
И пошлепал прочь.
Молчок может и подождать немного — так решил Тришка, когда батька Досифей привел его в свои хоромы.
Подвал был поделен на клетушки, где жильцы раньше хранили дрова, а теперь — всякую дребедень. В одной подвальный нашел ящик с детскими
Пока разложили припасы — заявился и Панкратий Дорофеевич с домовой бабушкой.
— А что? — сказал он, охлопывая Тришку по спине и по плечам. — Малый справный. Такому не помочь — грех. Никишка завтра в дорогу спозаранку отправляется, я ему велел ежа в багажник загнать.
— Я помогу! — вызвался Тришка. — Багажник высоко открывается, ежу придется досточку положить, иначе не залезет, да как бы еще с нее не свалился.
— Сам справится, — отрубил Панкратий Дорофеевич.
Тришка понял — завидовать бедному Никишке не приходится.
Матерый домовой меж тем продолжал его изучать.
— Ты из которых будешь? — спросил наконец.
Тришка растерялся. Конечно же, батя учил его отвечать на этот вопрос, да только задали его впервые в жизни. До сих пор Тришка встречался только с теми, кто и без вопросов знал всю его родню.
— Я из Новых Рудков, — сказал он, имея в виду городской район, где родился.
— Выходит, и Старые есть? — удивился Панкратий Дорофеевич. — Нет, ты мне про род. Кто батя, кто дед, кто прадед. Когда пришли, чем занимаются.
— Батя, Орентий Фирсович, в Новых Рудках домовым в девятиэтажке, мамка при нем. Дед — Мартын Фомич…
— Дед — Фирс, а по отчеству? — перебила его супруга, Акулина Христофоровна, весьма почтенная домовая бабушка.
Тришка смутился — дед Фирс, женив сына, перебрался куда-то на покой, так что внук его почитай что и не знал.
— Да ладно тебе, — вмешался батька Досифей. — Видно же — из домовых.
— Не встревай! Нам род хороший надобен! Чтобы старших много! — прикрикнул на него Панкратий Дорофеевич. — А Мартын Фомич — кто?
— Мамкин батя. Я при нем подручным.
— Где служит? — не унималась домовиха.
Тришка, как умел, описал квартал в центре города.
— Место приличное, — согласился Панкратий Дорофеевич. — Теперь про соседей давай.
Тришка умаялся языком молотить. Когда добрался до старенького Феодула Мардарьевича, собеседник обрадовался:
— Этого я знаю1 Этот — наш! Почтенный! А ты, стало быть, Трифон Орентьевич?
— Так я ж еще не женатый! — удивился Тришка. И точно — молод он был, чтобы зваться по имени с отчеством, не заматерел. Хотя многие безместные молодые домовые сами себя с отчеством величают, и ничего.
— Ешь давай, Трифон Орентьевич, — велел дядька Досифей.
Тришка, обрадовавшись, что можно помолчать, и занялся делом.
Поужинали, проводили гостей, и тогда батька Досифей указал Тришке место для ночлега.
После дневки сон не шел. Тришка ворочался, улаживался то так, то сяк, и все ему было плохо. Вдруг он услышал осторожный голосок.
— Эй! Как там тебя! Спишь, что ли?
— Не-е, не сплю, — шепотом отвечал Тришка, потому как в двух шагах похрапывал на постели грозный дядька Досифей.