Домовые

Трускиновская Далия Мейеровна

— Ты чего это, сосед, такой взъерошенный? — поинтересовался Евсей Карпович.

— Выживают!

— Кто, Венедиктовы? Да ты сдурел. Они же без тебя вообще пропадут.

Волей-неволей Лукулл Аристархович вынужден был рассказать про зятя-аккордеониста.

— Стало быть, ты его в пятку кусал, а потом и вовсе шею ночью оседлал? — переспросил Евсей Карпович, очень удивленный тем, что разгильдяй оказался таким сердитым, прямо бешеным. Но Лукулл Аристархович подвоха в вопросе не учуял.

— Но почему, почему? На каком основании? Допустим,

я неправ! Допустим, у нас конфликт! Но конфликт должен быть разрешен гуманными методами! Почему сразу — свист?! Есть инстанции! В нашем государстве хрен чего добьешься, но есть международный суд в Гааге!

— Ясно, — заметил Евсей Карпович. — Стало быть, ты в Гаагу собрался. Ну, скатертью дорожка. Если хочешь, я тебе в компьютере карту Европы найду и распечатку сделаю.

Вдруг до Лукулла Аристарховича дошло, что до Гааги очень далеко, он заткнулся и пригорюнился.

— Пошли ко мне, — сказал тогда Евсей Карпович. — Дело серьезное, нужно сходку созывать. Хоть ты и разгильдяй, а свой.

— Не надо сходки! — воскликнул Лукулл Аристархович. Он прямо-таки внутренним ухом услышал густой голос Лукьяна Пафнутьевича: «А чего ж ты, бездельник, за этим зятем попросту след не замел? Оно и надежно, и безболезненно!»

— Ах, не надо?

Но сходку все же собирать пришлось, потому что зять нашел себе новое занятие — он прикупил свистков, верещащих на разные лады, и стал их осваивать. У него уже получались какие-то обрывки мелодий, и зять искренне надеялся, что, став единственным в городе мастером художественного свиста, он начнет зарабатывать бешеные деньги.

Сходка решала два вопроса. Первый — как выкурить из дома свистуна. Второй — что делать с разгильдяем, по милости которого завелся этот вредитель.

С первым вопросом справились быстро — Лукьяна Пафнутьевича обязали привлечь к делу супругу. Она позвала на помощь других домових, и когда зять вместе с аккордеоном уперся на очередной банкет, все вместе с наговором замели след. После чего зятя в доме больше не видели. А главное — не слышали.

Второй вопрос чуть было не кончился дракой.

Лукуллу Аристарховичу удалось сбежать, и он две недели скрывался в магазине хозтоваров, совсем отощал. Строгий домовой дедушка Лукьян Пафнутьевич клялся и божился, что больше разгильдяя на порог дома вовеки не пустит. Это надо же — по его милости весь дом чуть домовых не лишили, да у всех хозяев чуть деньги не высвистели!

И принято было суровое, но справедливое решение. К Венедиктовым поставить домовым дедушкой Акимку, подручного Лукьяна Пафнутьевича. Парень дельный, толковый, пусть начинает самостоятельную жизнь. Хозяйство, правда, запущенное, да уж как-нибудь разберется. Тем более, что воспитание он получил правильное, и прислушиваться к хозяйским бредням не будет.

Акимка, поняв, что теперь он сможет к кому-нибудь заслать сваху, от восторга так и понесся кувырком!

А разгильдяя определили в подвальные. Там, в подвале, сапожная мастерская завелась, шибко большой чистоты от нее и не требуется,

но присмотр обеспечить надо. Опять же, от сапожника плохому не научишься. Телевизора, правда, нет, и кухни тоже, но соседи помереть голодной смертью не дадут. Если же сапожная мастерская не нравится — вот дверь, а вот карта Европы.

Пришлось согласиться…

Рига 2004

Сумочный рассказ

— Я, вот… По объявлению.

— Ах, по объявлению. Ну-ну…

— Ты здешний дед, что ли?

— Дедушка. А ты, стало быть, по объявлению. Ну, заходи…

Краткий этот разговор состоялся на антресолях прекрасной четырехкомнатной квартиры, как раз там, где, задвинутое чемоданами, имелось в стене отверстие для проводов от распределительного щита, а также телефонного и кабельного.

Надо сказать, что антресоли всякой обжитой квартиры немало поразили бы хозяев, ежели бы те вздумали однажды разобраться, какая такая старая рухлядь загромождает отверстие. И тут бы обнаружилось, что ненужное, казалось бы, имущество, преобразилось. Из запертого чемодана, к примеру, изъята старая декоративная наволочка, шерстяная, в фольклорном стиле, и сложена так, что стала диваном с подлокотниками. Маленькая банка с остатками краски, забытая пять лет назад после того еще ремонта, накрыта чистой бумажкой и сделалась столом. Равным образом брезентовая рукавица, от того самого ремонта, прилажена к отверстию на манер шторы, чтобы не сквозило, и стоит наготове другая банка с краской — загородиться, если вдруг пожалуют незваные гости.

Хозяин, домовой дедушка Феоктист Степаныч, впустил посетителя, но, так сказать, без излишнего энтузиазма.

А чему тут было радоваться? Тот, кто пришел по объявлению, меньше всего походил на сумочного хозяина. Был он худ, взъерошен, неопрятен, неухожен, и смотрел как-то угрюмо. Нехорошо смотрел.

— Молочка? — спросил Феоктист Степаныч. — Хозяйка добрая, наливает. Кошачий корм вот есть. Рюмочку тоже для меня на секции держит. Я вот в скляночку перелил. Винцо знатное, кагор.

Был он сам из себя упитан и мохнат, как полагается домовому дедушке в богатом хозяйстве, и предлагал с некоторым хвастовством — вот, мол, сколь сытно живем, можем подкормить.

— Сыт, — отрубил гость, хотя и по рожице было видно — ой, голоден…

Сел он не на хозяйский диван, а на корточки, прислонившись спиной к чемоданной стенке.

— Тебе виднее. В сумочные, стало быть?

— Ну…

— А ты уже работал сумочным?

— Ну… работал.

Феоктист Степаныч врунишек не любил. За вранье и выставить мог — единожды и навеки. Но этот растрепа вроде бы как и не врал.

— Су-моч-ным! — весомо уточнил дедушка. — В дамской деловой сумке. Служил?

— В дамской — нет. А что? Такое уж сложное дело? Сколь там добра-то поместится, в той сумке? — вопрос был одновременно риторическим и презрительным. — Вся она — с гулькин нос!