Домой возврата нет
Шрифт:
— Ну, по этой комнате не скажешь, что тут живет лентяй, — смеется Рэнди.
— А вот представь, — сказал Джордж. — Оттого-то она так и выглядит. Знаешь… — лицо у него стало задумчивое, — по-моему, в нашем мире прорву работы выполняют лентяи. Они оттого и работают, что так ленивы.
— Что-то я не пойму, — сказал Рэнди. — Но ты говори… выкладывай…
— Ладно, слушай, — вполне серьезно продолжал Джордж. — Работаешь, потому что боишься не работать. Работаешь, потому что должен черт-те как разъяриться, чтобы начать. Это самое трудное. Начать до того трудно, что, уж когда начал, боишься остановиться. Готов на что угодно, только бы не проходить опять через эту муку… ну, и знай работаешь, гонишь быстрей и быстрей… Уже и захотел бы остановиться, так не смог бы. Забываешь поесть, побриться, надеть чистую рубашку, если
Рэнди опять засмеялся. Не мог не рассмеяться — это так похоже на Джорджа, кто еще способен заявить такое? И забавней всего, что смешную сторону своих теорий Джордж тоже понимает, однако же говорит до отчаяния серьезно. Рэнди представлял, как недели, месяцы мрачных раздумий привели Джорджа к этому поразительному умозаключению, и теперь он точно кит, который долго пробыл под водой и вынырнул, чтобы излиться и перевести дух.
— Что ж, я понимаю, — сказал Рэнди. — Может, ты и прав. Но это, по крайней мере, совсем особенная лень.
— Нет, — возразил Джордж, — а по-моему, это очень естественно. Возьми, к примеру, всех этих типов, про которых мы читаем, — увлеченно продолжал он. — Наполеон… и… и Бальзак… и Томас Эдисон!.. — с торжеством выпалил он. — Все они спят зараз час-два, не больше, и день и ночь на ногах… думаешь, потому, что они так уж любят работать? Да ничего подобного! На самом-то деле они ленивые… они просто боятся не работать, потому что и сами знают про свою лень! Вот честное слово! — в восторге продолжал он. — Все они были такие! Возьми хоть старика Эдисона, — с презрением сказал он. — Прикидывался, будто потому работает круглые сутки, что страх как любит работать!
— А ты не веришь?
— Черта с два я в это поверю. — И Джордж презрительно фыркнул. — Спорим на что угодно, если б узнать, что этот Эдисон на самом деле думал, сразу бы выяснилось, что он бы рад каждый день валяться в постели до двух часов дня! А потом встать и почесываться! А потом еще полежать на солнышке. И поторчать с приятелями возле захолустной лавчонки, поболтать о политике и о том, кто осенью станет чемпионом по бейсболу!
— А почему же он не живет, как хочется, что ему мешает?
— Как что, — нетерпеливо воскликнул Джордж, — лень! Только лень. Он боится дать себе волю, потому что сам знает, до чего ленив! И ему стыдно такой жуткой лени, и он боится, как бы про это не пронюхали! В этом вся соль.
— Ну, это уже другая песня! А отчего ему стыдно?
— Оттого что всякий раз, как придет охота поваляться в постели до двух часов дня, он слышит голос своего старика, — серьезно сказал Джордж.
— Старика?
— Ну да. Родителя. — Джордж энергично кивнул.
— Но ведь отец Эдисона давным-давно умер?
— Ну да… но это не важно. Все равно он его слышит. Только повернется на бок, чтоб соснуть лишний часок-другой, и сразу слышит, родитель стоит внизу у лестницы и кричит: вставай, мол, никудышник, я, мод, в твои годы был бедняк, сирота несчастный, так я об эту пору, бывало, уже четыре часа как на ногах и все дела переделал!
— Вон что, а я и не знал. Отец Эдисона был сирота?
— Ну, ясно… все они сироты, когда орут на тебя с утра пораньше. И в школу-то они ходили за шесть миль, не меньше, и всегда босиком, и всегда валил снег. О, господи! — Джордж вдруг рассмеялся. — Все папаши ходили в школу будто на Северном полюсе, не иначе. Все до единого. Потому и вскакиваешь спозаранку, потому не даешь себе роздыха: по-другому-то жить боишься, страх берет, потому что в тебе говорит проклятая кровь Джойнеров… Ну и вот, боюсь, так оно и будет до конца дней моих. По субботам, когда я вижу, как «Иль де Франс», или «Аквитания», или «Беренгария» бросают якорь и разворачиваются, когда вижу скошенные назад трубы и белую грудь быстроходных океанских пароходов, и у меня перехватывает дыхание, и я вдруг слышу пение сирен, — я
Джорджу было над чем ломать голову — и он только о своих затруднениях и говорил, а Рэнди слушал внимательно и все понимал. Но однажды, к концу его пребывания в Нью-Йорке, Джордж вдруг спохватился, — как же это Рэнди так надолго оставил свою работу? И он спросил Рэнди, как ему это удалось.
— А у меня нет работы, — тихо, с обычным смущенным смешком ответил Рэнди. — Меня выгнали.
— Ты хочешь сказать, этот мерзавец Меррит… — вспылил Джордж.
— Ох, да он не виноват, — прервал Рэнди. — Он просто не мог иначе. На него нажимали те, кто над ним, вот ему и пришлось меня выгнать. Он сказал, я не делаю дело, и это верно, дела у меня не идут. Но только Компания не понимает, что они теперь ни у кого не пойдут. Вот уже примерно с год все застыло на мертвой точке. Ты же видел, что творилось в городе, когда приезжал. Как только у человека заводился лишний грош, он тут же пускал его в земельные спекуляции. Больше ни о каких делах и речи не было. А теперь, после краха банка, с этим, понятно, тоже покончено.
— Ты хочешь сказать, — медленно, раздельно произнес Джордж, — ты хочешь сказать, что Меррит воспользовался случаем и выгнал тебя в шею? Ах, он подлая…
— Да, — сказал Рэнди, — меня уволили через неделю после краха банка. Уж не знаю, может, Меррит решил, что это самое подходящее время от меня отделаться, а может, просто так совпало. Но какая разница? Я давно знал, что этого не миновать. Уже целый год, а то и больше, я этого ждал. Понимал, все равно уволят, не нынче, так завтра. И поверь, — с силой, тихо, раздельно сказал он, — это была пытка. Со дня на день я ждал этого и боялся, холодел от ужаса и знал, не миновать и никак мне эту беду не отвести. Но вот ведь забавно — теперь, когда меня уже выставили, мне полегчало. — Он улыбнулся своей прежней ясной улыбкой. — Да, правда. У меня никогда не хватило бы смелости уйти самому, я ведь недурно зарабатывал, а вот теперь, когда все кончено, я рад. Я уже забыл, что это значит — быть свободным человеком. Теперь я могу высоко держать голову, могу всем смотреть прямо в глаза, даже нашего Великого Человека, самого Поула С.Эпплтона могу послать к черту. И это очень приятно.
— Но что же ты теперь будешь делать, Рэнди? — с тревогой спросил Джордж.
— Не знаю, — весело ответил Рэнди. — У меня пока нет никаких планов. Все годы, пока я служил в Компании, я жил в достатке, но ухитрился кое-что и отложить. К счастью, я не поместил свои деньги в Коммерческий банк и не пускался в земельные спекуляции, так что они пока при мне. И старый родительский дом тоже мой. На время нам с Маргарет вполне хватит. Конечно, другую работу, где бы так хорошо платили, найти не просто, но страна у нас большая, для хорошего человека место всегда найдется. Ты когда-нибудь слыхал, чтоб хороший человек не мог найти работу? — спросил он.
— Ну, это как сказать. — Джордж с сомнением покачал головой. — Возможно, я ошибаюсь, — продолжал он, помолчав и задумчиво хмурясь, — но, по-моему, банк в Либия-хилле не сам по себе прекратил платежи, это как-то связано с крахом на бирже. Я начинаю думать, что надвигаются какие-то события, что-то новое надвигается, и, пожалуй, будет так худо, как в Америке еще не бывало. Газеты начинают относиться к этому очень серьезно. Они называют это застоем. И, похоже, все в страхе.
— А, ерунда, — со смехом отмахнулся Рэнди. — У тебя в самом деле подавленное настроение. Но это оттого, что ты живешь в Нью-Йорке. У вас тут на первом месте биржа. Когда акции стоят высоко, все прекрасно, а упадут — и все плохо. Но Нью-Йорк это еще не Америка.