Домработница царя Давида

Волчок Ирина

Алине действительно было приятно. И издатель уж наверняка не обеднел: тоненькая тетрадочка в мягкой обложке, тираж сто экземпляров. Один из этих экземпляров Алина потом подарила Ане. Написала почти нечитаемым почерком: «Ангелоликой Аннушке, ангелу небесному, ангелоподобному другу моему!» И поставила закорючку, похожую на стилизованный цветок. Аня эту книжечку с автографом автора никому не показывала — стеснялась. Но когда натыкалась на неё в своих бумагах, то каждый раз перечитывала неразборчивые строчки с чувством тёплой благодарности. Всё-таки её не каждый день называли ангелоликой и ангелоподобной. Честно говоря, никто никогда не называл. Кроме Алины, инвалида второй группы… Но подружились они совсем не потому, что Аня бесплатно

корректировала первую — и единственную — книжку Алины, и не потому, что Алина назвала Аню ангелом небесным. Они уже потом подружились, а почему — неизвестно. Как-то так получилось, что Алина стала время от времени забегать к Ане в общежитие, всегда с каким-нибудь гостинчиком — пакет муки, пачка сахара, мешочек какой-нибудь крупы… И морковка, лук, кабачки со своего огорода. И яблоки. Возле её дома росли две яблони, а яблок было больше, чем у всех соседей, у которых были настоящие большие сады. В общежитии Алину встречали хорошо, на чудачества внимания не обращали, даже не смеялись, когда она с дикой интонацией читала свои стихи. Потому что все жили туговато, а иногда — и вовсе голодно, и гостинчики Алины были манной небесной. А когда Алину забирали в больницу — Аня её навещала, тоже с гостинчиками. На гостинчик для Алины сбрасывался весь этаж, но в больницу ходила только Аня. И пока Алина лежала в больнице, домой к ней тоже ходила. Разгоняла непризнанных гениев, которые, как правило, отсутствия хозяйки не замечали. Потом всё мыла, чистила, стирала, приводила в порядок. К выписке Алины из больницы готовила праздничный обед только для неё одной. Забирала её из больницы, привозила в чистый дом, кормила обедом, рассказывала, что делала в доме и в огороде, а потом уезжала. А потом Алина начинала ездить в общежитие с гостинчиками. Когда Аня стала зарабатывать, то уже сама ездила к Алине с гостинчиками. Вадика Алина видела один раз — незадолго до свадьбы случайно встретила их на улице. В гости к ним никогда не приходила. Впрочем, к ним никто в гости не приходил… И к себе их вдвоём никогда не приглашала. Аню приглашала часто. Однажды сказала:

— Если что — сразу ко мне. В любое время дня и ночи. И живи сколько хочешь, ангел мой. Я тебе комнату освобожу, никто лезть не будет. Ничего, потеснятся мои гении. Поняла?

Аня ничего не ответила, но всё поняла. То есть поняла, что Алина всё понимает. И, как всегда, готова придти на помощь.

Но к Алине она пошла бы в самом-самом крайнем случае. Гениев своих Алина, конечно, потеснила бы, освободив для Ани одну комнату. И потеснённые гении за фанерной перегородкой точно так же, как всегда, днём и ночью, летом и зимой, кричали бы, пели, спорили, хохотали и плакали. Алине они не мешали, потому что тоже нуждались в помощи. Алина — вот кто действительно был ангелом небесным. Со второй группой инвалидности. Как-то очень уж сильно судьба здесь насвинячила.

…Когда Аня вернулась после собеседования домой, Вадик был уже там. Сидел на старом табурете за кухонным столом, читал газету бесплатных объявлений, которую она забыла спрятать перед уходом, сосал пиво из банки. Поднял от газеты нос, уставился на неё поверх очков, раздражённо поинтересовался:

— Где тебя носит? Четвёртый час! Ни обеда, ничего… Устаю, как собака, прихожу в пустой дом!

Аня мимоходом подумала, что дом он сам опустошил, а устаёт вообще неизвестно от чего, но вслух спокойно, как всегда, сказала:

— У меня работа, я весь день дома сидеть не могу. И так стараюсь как можно раньше освободиться… Обед в холодильнике, я же тебе утром говорила. Но ты ведь всё равно в последнее время в ресторане обедаешь.

— Это моё дело, где я обедаю! — Вадик накалялся на глазах, а когда он накалялся, то начинал говорить очень медленно и почему-то шепеляво. — У меня! Серьёзный! Бизззнессс! Он требует контактов! У неё, видите ли, работа! Ты что сравниваешь?! Работа у неё! Буковки ковырять! Запятые рисовать! Сидит целый день, запятые рисует!

Аня

подумала, что сидит она не только целый день, но иногда и целую ночь, но вслух этого опять говорить не стала, вслух спросила:

— Обедать будешь? Вынимать всё из холодильника?

— Ты меня вообще не слушаешь? — помолчав, совсем медленно и очень зловеще поинтересовался Вадик. — Иди сюда и слушай, что я тебе говорю! Я устаю! У меня бизнес! А она со своим обедом! У тебя что — больше одной мысли в голове не помещается?

— Помещается, — неожиданно для себя сказала Аня и решительно направилась в кухню. — Две мысли помещаются. Первая: чем тебя кормить? Вторая: почему ты не догадываешься, что…

Она не успела договорить «что мне тоже иногда хочется есть». Потому что как раз вошла в кухню и удивилась: холодильника не было. На том месте, где он раньше стоял, на полу была расстелена газета, а на газете стояли кастрюли, банки, сковорода и бутылка кетчупа, лежали два огурца, помидор, пачка сливочного масла и завёрнутый в целлофан кусок замороженного мяса. Мясо было уже не слишком замороженное, газета под ним уже намокла. Аня больше всего огорчилась почему-то из-за этого пропадающего на глазах мяса. Она-то надеялась, что его на неделю хватит. Может быть, даже на полторы, если готовить изобретательно и экономно.

— Холодильник пришлось продать, — хмуро сказал Вадик, минутку послушав её молчание и наконец догадавшись о его причинах. — Мне деньги срочно понадобились. Непредвиденные расходы.

Он говорил уже спокойно и даже небрежно. Аня почувствовала, что, кажется, начинает злиться. Чувство было незнакомым, поэтому с полной уверенностью она не стала бы утверждать, что именно злится, а не что-нибудь ещё… Одна из верстальщиц часто говорила: «Я так злюсь — прям по морде бы смазала». Аня не могла представить, как она смажет кого-то по морде. Даже Вадика. Наверное, всё-таки не злится. Или злится, но не очень сильно. Не достаточно, чтобы совершить такой дикий поступок.

— Я же тебе вчера семь тысяч отдала, — машинально пробормотала она, всё ещё пытаясь определить, злится она или что-нибудь ещё. — Ты же говорил, что у тебя вчера непредвиденные расходы были.

— Это бизнес! — внушительно сказал Вадик и ещё внушительней потряс пивной банкой. — Это солидное дело! Это тебе не запятые рисовать! И что такое семь тысяч? Копейки.

— Это была вся моя зарплата, — объяснила Аня. — Больше у меня ничего нет. И до следующей зарплаты не будет. Долго ещё, почти месяц.

— Ну, и чем ты думаешь? — возмутился Вадик. — Целый месяц! А чем мне ссуду погашать? Возьми срочную работу.

— А как я срочную сделаю? — удивилась она. — Без компьютера срочно не получится. Опять придётся распечатки туда-сюда таскать.

— Вот только не надо опять про компьютер, — обиделся Вадик. — Мне эти твои отмазки уже надоели. Наши бабки без компьютеров жили — и ничего, умели хозяйство вести.

— Так и наши деды компьютерными дисками не брались торговать. И ничего, умели работать. И зарабатывать.

Аня тут же пожалела, что ляпнула такое. Это было бестактно. Разве можно упрекать человека в том, что у него что-то не получается? В данном случае Вадик будет прав, если обидится.

Как ни странно, именно в данном случае Вадик почему-то совсем не обиделся. Даже снисходительно усмехнулся, глотнул из банки пива, мечтательно сказал:

— Ну-у-у, наши де-е-еды… Какое время было, а? Какое время было! Да я бы в то время на месте деда знаешь, кем был бы?

Ане всегда казалось, что в то время Вадик был бы тем же, чем был его дед — инструктором райкома партии в богом забытом районе на самом краю области. А может быть, и не был бы. Может быть, перессорился бы со всем райкомом, как ухитрился перессориться со всем своим краеведческим музеем, — и ушёл бы, гордо хлопнув дверью. Хотя в то время, кажется, из райкомов партии по собственному желанию не уходили… Тем более — в бизнес. Бизнеса тогда не было, даже малого.