Дон Хуан

Бальестер Гонсало Торренте

— Войдите.

В келью скользнула робкая тень.

— Не стряслось ли чего? Не захворал ли отец-настоятель? — спросил Черный Боб, вскочивши со стула, так что куча книг, в которых он рылся, обрушилась на пол.

— Меня послали за вами, падре Вельчек, — произнес незнакомый голос. — Но сделайте милость, зажгите лампу. — И, помолчав, добавил: — Вот странно! Здесь пахнет серою!

— Это от лампы. Я лишь недавно потушил огонь.

Ему довольно было просто прикоснуться к фитилю, чтобы келья осветилась, но, боясь смутить гостя, операцию

эту он проделал, загородивши лампу спиной.

— Падре, прошу покорно простить за неурочный визит, но дело не терпит отлагательств, и пославшие меня желали бы видеть вас незамедлительно, промолвил гость, на котором Вельчек не без страха разглядел одеяние служителя инквизиции.

В ответ монах скорчил кислую гримасу.

— Я тут как на грех занемог, нельзя ль обождать до завтра?

— Отец-настоятель извещен и дал свое соизволение.

— Что ж, коли так, я готов. Холодна ли ночь?

— Довольно тепла.

— И плащ не надобен?

— Боюсь, в казематах сыро и холодно.

— В казематах? — Тело падре Вельчека против воли Черного Боба содрогнулось, а бес подумал, что, ежели начнется следствие, монаха он убьет и пыток терпеть не станет.

После легкого препирательства — кому выйти из кельи первым — они оказались на галерее, а затем и на улице. Посланец шел молча, словно язык прикусил, бес же горестно размышлял над таким поворотом дел: слишком многого не успел он постичь в богословии, и навряд ли когда еще подвернется ему столь удобный случай.

Город окутывала легкая дымка, и две их тени, быстро скользившие по улице, походили на тени пришельцев из иного мира, отчего какой-то запоздалый прохожий, завидев их издали, даже спрятался за колонну и спешно перекрестился. Крестное знамение обожгло Черного Боба почище пули. Он охотно надавал бы по шее чересчур боязливому путнику, но шедший впереди посланец сильно торопился, и отставать от него — из уважения к инквизиции — не подобало.

Во дворец святой инквизиции они проникли через маленькую потайную дверцу и, миновав две крытые галереи и два коридора, натолкнулись на ожидавшего их монаха-доминиканца. Потом спустились по мрачным лестницам и попали в подземелье, которое, судя по сырости, располагалось под дном реки. В полутемной зале заседал священный трибунал, члены коего в черном облачении сидели за столом.

— Подойдите ближе, падре Вельчек, — произнес кто-то на латыни. — Подойдите ближе и присядьте. Мы нуждаемся в вашей помощи и просим об услуге.

Один из инквизиторов встал и указал куда-то в угол.

— Взгляните на этого фламандца, он недавно прибыл в Саламанку, и мы подозреваем, что явился он распространять лютеранские сочинения и что сам он тоже еретик. Но он изъясняется на каком-то дьявольском наречии… Вот мы и подумали, что коль скоро ваше преподобие немец…

— Я никого не вижу, — сказал Вельчек, желая досадить инквизиторам, хоть сразу разглядел не только лежащего в углу фламандца, но и затаившегося у того внутри беса.

Взявши

светильник, Вельчек подошел к пленнику и пнул его ногой.

— Кто ты такой и что тебя привело сюда? — спросил он по-фламандски.

— Я — Надоеда. Явился переговорить с тобой…

— И лучшего способа найти не сумел…

— Никогда не думал, что монахи бывают такими лютыми… Пособи, будь другом, может, они отступятся. Назавтра мне нужно воротить тело в целости и сохранности, а эти вон как его изметелили.

Вельчек доложил замершим в ожидании инквизиторам:

— Это фламандский купец, его зовут Рёйсбрук.

Потом снова заговорил с фламандцем:

— Слушай, Надоеда, давай-ка притворимся, будто ведем беседу, времени это много не займет, а потом они тебя небось отпустят.

Фламандец слегка приподнялся. Раздался стон.

— Что желают знать святые отцы?

— Не еретик ли ты.

— Для них, видать, еретик, я исповедую кальвинизм.

— Это как же? — спросил опешив Черный Боб.

— Да, несколько лет я провел в теле одного французского гугенота, и он обратил меня в свою веру.

— Шутить изволишь? Мы, бесы, исстари были католиками.

— Так то раньше. Но потом Лютер объяснил поразительные вещи. Хотя лютеранство, конечно, не по нам — чересчур уж сентиментально. Но вот логика Кальвина безупречна! Никому из наших с ним не потягаться. Эх, а как он рассуждает о Дьяволе!

Черный Боб взглянул на него с презрением.

— Ты бы послушал падре Тельеса. Вот у кого логика так логика!

— Католицизм устарел, — со вздохом обронил Надоеда. — С точки зрения нашего дела от новых ересей проку больше!

— Случись в аду инквизиция, я бы на тебя непременно донес!

И падре Вельчек повернулся к инквизиторам.

— Преподобные отцы, я обнаружил в этом человеке изрядное знание катехизиса. Полагаю, это верный раб Господень. Он — францисканец-терсиарий.

Инквизиторы посовещались.

— Мы благодарим вас, падре Вельчек. Ступайте с Богом.

Черный Боб заспешил было к двери, но, услыхав позади голос Надоеды, приостановился.

— Ты что, вздумал бросить меня тут?

Черный Боб взглянул на несчастного.

— Монахи подлечат тебя. Наверно, завтра и выпустят. Ты знаешь, где меня отыскать.

— Нет, на это я не согласен, нет у меня больше терпения!

— И что ты намерен делать?

— Умереть.

Купец громко застонал и затих. К нему подбежали монахи, и кто-то изрек:

— Он мертв.

Все чинно перекрестились. А один из инквизиторов, опустившись на колени, принялся читать молитву за упокой души новопреставленного раба Божиего.

3

Вельчек успел уж добраться до выхода, когда его нагнал дух Надоеды, иль, верней сказать, сам Надоеда, каковой духом-то на самом деле и был. А явился он зловещим дуновением — ледяным порывом ветра, который бьет в затылок и от которого начинают дрожать поджилки.