Дон Карлос. Том 2
Шрифт:
Приговоренных построили в ряд, и они стали молиться. Солдаты, которые должны были привести приговор в исполнение, выстроились в два ряда против них. Возле солдат с двух сторон расположились начальники, патеры, офицеры, как это изображено на достоверной картине Кейзера.
Теперь все было готово; пленные уже смотрели в глаза смерти.
Приговоренные сняли мундиры. Капитан Шмидт тоже снял свой мундир, украшенный железным крестом, и вслух в последний раз попрощался со своими близкими и далеким отечеством. Он стоял среди приговоренных, как герой, как воин,
Раздалась команда.
Карлисты подняли ружья, и каждый прицелился в свою жертву.
— Огонь! — выкрикнул офицер, и раздался ружейный залп.
Все приговоренные в последних судорогах упали на траву, насмерть сраженные пулями.
Один лишь немецкий капитан стоял неподвижно, он был только слегка ранен.
Еще раз прозвучала команда, и последовал второй залп.
Капитан, простреленный пулями, упал на землю.
Это была последняя жертва кровожадных карлистов. Казнь закончилась.
Без почестей, без молитвы, в невозмутимой тишине потащили казненных ко рву и бросили в него. Потом могильщики засыпали ров землей.
Так недостойно был похоронен в чужой земле храбрый немецкий капитан!
Дело было сделано. Карлисты с довольными лицами, как после геройского подвига, вернулись в свой лагерь. Ни памятника, ни даже простого креста не поставили они над казненными.
IX. Мать и сын
— Прегонеро, говорите вы, притащил ко мне в дом этого незнакомца? — спросила дукеза, когда Арторо доложил ей о происшествии, случившемся прошлой ночью. — Что это он вздумал? Разве я здесь открыла больницу или, может быть, он думает, что мой салон — богадельня для бездомных?
— Он действовал так из сострадания, сеньора дукеза!
— Из сострадания! — засмеялась Сара Кондоро язвительно. — Ягораздо лучше знаю приятеля прегонеро! Он хотел мне навязать обузу, ведь еще неизвестно, что такое случилось с этим незнакомцем!
— Он говорит, что он бывший патер здешнего мадридского монастыря Святой Марии, — сказал Арторо, не решаясь сознаться, что он знал Антонио.
— Так пусть он и идет в монастырь!
— Он не в состоянии еще этого сделать, сеньора дукеза!
— Это меня нимало не беспокоит!
— Доктор говорит, что болезнь может оказаться продолжительной.
— Тем хуже! Не держать же мне его здесь так долго! Что же узы думали, когда его приняли? Да и с какой стати я буду здесь принимать больных?
— Я не думал, что сеньора дукеза на меня за это рассердится!
— Чужого человека!.. Подумайте сами, что я буду с ним делать?.. Пусть он отправляется в монастырь, к которому принадлежит, и больше ни слова!
— Да ведь он совершенно без чувств!
— Что мне за дело до этого? — воскликнула дукеза равнодушно.
— Может быть, сеньора дукеза позволит оставить его здесь до тех пор, пока он не поправится настолько что будет в состоянии отправиться в монастырь? Впрочем, насколько я мог понять из слов молодого патера, он, кажется, больше уже не принадлежит
— Все это к делу не относится, — с гневом прервала дукеза старого танцора, от которого, как нам известно, она узнала, что Эстебан де Кортецилла ее родной сын. Она уже несколько раз являлась в его дворец, чтобы увидеться с ним, но ей это так и не удалось, ибо граф, по обыкновению, отсутствовал.
Арторо стоял в недоумении.
— Что прикажет сеньора дукеза? — наконец спросил он ее едва слышно.
— А то, что вы и ваша дочь ухаживаете за этим патером, тоже никуда не годится! Этого допустить нельзя! Вы не в состоянии будете хорошо исполнять свои обязанности, если не будете отдыхать ночью!
— Мы чередуемся, сеньора дукеза!
— Нет, так не годится! Да и к тому же ваше жилище для этого слишком тесно, вашей дочери негде будет упражняться, а это мне повредит!.. Повторяю, этого допустить нельзя.
— Но теперь он совершенно беспомощен, сеньора дукеза!
— Это не что иное, как проделки прегонеро, чтобы доставить мне новую неприятность! Я его знаю! И вы?.. Вы позволили ему себя одурачить?
— Сострадание, сеньора дукеза…
— Сострадание!.. Опять сострадание!.. — воскликнула Сара Кондоро с досадой. — Этак вы из сострадания, пожалуй, навяжете мне на шею всех нищих и убогих Мадрида? Что же из этого выйдет?
— Я и сам думал об этом.
— Вытолкнуть на улицу патера нельзя уже потому, что он был в доме графа, — рассуждала дукеза спустя некоторое время, — но у вас, — продолжала она, — он тоже не может остаться! Перенесите его сюда, в эту незанятую комнату рядом с моим помещением, тут он может остаться, и приставьте к нему одного из слуг, чтобы за ним ухаживал!
— Приказания ваши будут исполнены, сеньора дукеза.
— Я не буду больше говорить об этом, но прошу вас, чтобы ничего подобного больше не повторилось, слышите? Если прегонеро, которому эта новая проделка так дешево сошла с рук, еще раз вздумает преподнести мне подобный подарок, то я прикажу слугам прогнать его палками из моего заведения, поняли? И я исполню то, что сказала! Именно палками! Это не что иное, как следствие его злобы ко мне! Я знаю прегонеро!
Старик-танцор в знак согласия, что исполнит приказания, поклонился и вышел из комнаты дукезы в сильном смятении.
Он и Хуанита осторожно перенесли патера в незанятую комнату, находившуюся рядом с собственным помещением дукезы, и положили его на мягкую, прохладную постель, открыли окна, чтобы дать больному побольше воздуха, и позвали одного из свободных слуг, передав ему поручение дукезы — ухаживать за больным.
На следующий день Антонио пришел в себя, и только тогда узнал, где он находится.
Когда Арторо пришел ухаживать за больным, тот стал расспрашивать его о случившемся и, напрягая память, вспомнил все, что произошло. Но он был еще настолько слаб, что не мог сделать ни одного движения; к вечеру он уснул и проспал до следующего полудня.