Дон Кихот. Шедевр мировой литературы в одном томе
Шрифт:
— Где приключение, Санчо? — переспросил Дон Кихот. — Поверни голову и погляди: вон там лежит странствующий рыцарь, и, сколько я понимаю, он не чрезмерно весел, — я видел, как он соскочил с коня и, словно в отчаянии, повалился на землю, и в это время зазвенели его доспехи.
— Почему же ваша милость думает, что это приключение? — осведомился Санчо.
— Я не хочу сказать, что это уже и есть приключение, это только его начало, ибо приключения начинаются именно так, — отвечал Дон Кихот. — Но чу: кажется, он настраивает не то лютню, не то гитару, откашливается, прочищает горло — видно, собирается петь.
— Честное слово,
— Странствующий рыцарь не может не быть влюблен, — заметил Дон Кихот. — Послушаем же его и по шерстинке песни узнаем овчинку его помыслов, ибо уста глаголют от полноты сердца.
Санчо хотел было возразить своему господину, но ему помешал голос Рыцаря Леса, голос не слишком дурной, но и не весьма приятный, и, прислушавшись, Дон Кихот и Санчо уловили, что поет он вот этот самый сонет:
Сеньора! Я на все готов для вас. Извольте лишь отдать распоряженье, И ваш любой приказ без возраженья Я в точности исполню сей же час. Угодно вам, чтоб молча я угас, — И с жизнью я прощусь в одно мгновенье; Узнать хотите про мои мученья — Самой любви велю сложить рассказ. Противоречий странных сочетанье — Как воск, мягка и, как алмаз, тверда, — Моя душа по вас тоскует страстно. Вдавите или врежьте по желанью В нее ваш дивный образ навсегда. Стереть его уже ничто не властно.Тут Рыцарь Леса, вздохнув, казалось, из глубины души, кончил свою песню, а немного погодя заговорил голосом жалобным и печальным:
— О прекраснейшая и неблагодарнейшая женщина во всем подлунном мире! Ужели, светлейшая Касильдея Вандальская [360] , ты допустишь, чтобы преданный тебе рыцарь зачах и погиб в бесконечных странствиях и в суровых и жестоких испытаниях? Ужели тебе не довольно того, что благодаря мне тебя признали первою красавицею в мире все рыцари Наварры, Леона, Тартесии [361] , Кастилии и, наконец, Ламанчи?
360
Касильдея Вандальская— то есть Андалусская, по имени германского племени вандалов, владевших южной частью Испании. Это имя придумано Сервантесом по аналогии с Дульсинеей Тобосской.
361
Тартесия— от Тартеса, древнего финикийского торгового города в Юго-Западной Испании, в устье р. Гуадалкивир. Тартесия то же, что Андалусия.
— Ну уж нет, — молвил тут Дон Кихот, — я сам рыцарь Ламанчский, но никогда ничего подобного не признавал, да и не мог и не должен был признавать ничего, столь принижающего красоту моей госпожи, — теперь ты видишь, Санчо,
— Еще как выскажется, — подхватил Санчо, — он, по видимости, приготовился целый месяц выть без передышки.
Случилось, однако ж, не так: услышав, что кто-то поблизости разговаривает, Рыцарь Леса прекратил свои пени, стал на ноги и звонким и приветливым голосом произнес:
— Кто там? Что за люди? Принадлежите ли вы к числу счастливых или же скорбящих?
— Скорбящих, — отозвался Дон Кихот.
— В таком случае приблизьтесь ко мне, — молвил Рыцарь Леса, — и знайте, что вы приближаетесь к воплощенной печали скорби.
Услышав столь трогательный и учтивый ответ, Дон Кихот приблизился к рыцарю, а за Дон Кихотом проследовал и Санчо.
Сетовавший рыцарь схватил Дон Кихота за руку и сказал:
— Садитесь, сеньор рыцарь, — чтобы догадаться, что вы рыцарь и принадлежите к ордену рыцарей странствующих, мне довольно было встретить вас в этом месте, где с вами делят досуг лишь уединение да вечерняя роса — обычный приют и естественное ложе странствующих рыцарей.
На это ему Дон Кихот ответил так:
— Я — рыцарь и как раз этого самого ордена, и хотя печали, бедствия и злоключения свили в душе моей прочное гнездо, однако ж от нее не отлетело сострадание к несчастьям чужим. Из песни вашей я сделал вывод, что ваши несчастья — любовного характера, то есть что они вызваны вашею любовною страстью к неблагодарной красавице, которой имя вы упоминали в жалобах ваших.
Так, в мире и согласии, вели они между собой беседу, сидя на голой земле, и кто бы мог подумать, что не успеет заняться день, как они уже займутся друг дружкой на поле сражения!
— Уж не влюблены ли, часом, и вы, сеньор рыцарь? — спросил Дон Кихота Рыцарь Леса.
— К несчастью, да, — отвечал Дон Кихот, — впрочем, если выбор мы сделали достойный, то страдания, им причиняемые, нам надлежит почитать за особую милость, а никак не за напасть.
— Ваша правда, — заметил Рыцарь Леса, — но только презрение наших повелительниц, от которого Мы теряем рассудок и здравый смысл, так велико, что скорее напоминает месть.
— Моя госпожа никогда меня не презирала, — возразил Дон Кихот.
— Разумеется, что нет, — подхватил находившийся поблизости Санчо, — моя госпожа кроткая, как овечка и мягкая, как масло.
— Это ваш оруженосец! —спросил Рыцарь Леса.
— Да, оруженосец, — отвечал Дон Кихот.
— В первый раз вижу, чтобы оруженосец смел перебивать своего господина, — заметил Рыцарь Леса, — по крайней мере, мой оруженосец, — вон он стоит, — хоть и будет ростом со своего собственного отца, однако ж, когда говорю я, он как воды в рот наберет.
— Ну, а я, коли на то пошло, — вмешался Санчо, — говорю и имею полное право говорить при таком… ладно уж, не стану трогать лихо.
Тут оруженосец Рыцаря Леса взял Санчо за руку и сказал:
— Отойдем-ка в сторонку и поговорим по душам, как оруженосец с оруженосцем, а наши господа пусть себе препираются и рассказывают друг другу о сердечных своих обстоятельствах, — ручаюсь головой, что они еще и дня прихватят, да и то, пожалуй, не кончат.
— Пусть себе на здоровье, — согласился Санчо, — а я расскажу вашей милости, кто я таков, и вы увидите, что меня нельзя ставить на одну доску с другими болтливыми оруженосцами.