Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта
Шрифт:
Американская газета «Нью-Йорк тайме», характеризуя украинское движение, ссылалась на мнение еще одного харьковца, известного российского писателя и публициста Константина (ошибочно он назван в газете Николаем) Тренева: «Когда я нахожусь среди интеллигенции на Украине, я чувствую, что там существует некое культурное движение. Я слышу людей, пытающихся говорить по-украински, доказывающих…, что Украина имеет право на культурную и политическую автономию. Картина меняется, когда я нахожусь на улицах, в публичных местах, среди простых людей. Складывается впечатление, что они интересуются буквально всем в мире, но только не вопросом украинской автономии. Украинское движение – это всего лишь движение среди украинской интеллигенции» [98] .
98
New York times, 17 марта 1918 г.
О том же писали и иностранные наблюдатели. К примеру, французский шпион и дипломат Эмиль Энно, в 1917–1918 гг. развивший бурную деятельность на территории
Мало того, в свои силы и способности к самоорганизации не верили и представители украинских движений, реально оценивавшие общественное мнение. Украинский писатель Гнат Хоткевич, который в течение нескольких месяцев 1917 г. пытался издавать в Харькове свою газету «Рідне слово», понимал, что свободно избранные институции, отражающие мнение большинства населения, не поддержат «украинский вопрос»: «Дурят нас Учредительным Собранием, чтобы мы сидели тихо, а потом покажут нам знак из трех пальцев и скажут – это знак авторитетный, потому что показало нам его само Учредительное Собрание… И что ж нам ждать теперь от того Учредительного? Попадут туда не наши люди – а будут решать нашу судьбу. У нас силу агитации и сознание народа отобрали» [100] .
99
Гражданская война на Украине, т. 1, кн. 2, с. 11.
100
Рідне слово, 24 июня 1917 г.
При этом еще раз следует подчеркнуть: если в городах Донбасса историки не обнаруживали даже следов украинского движения, то в Харькове, при его общей индифферентности в отношении «украинского вопроса», находились представители интеллигенции, которые относили себя именно к украинцам. Самым ярким представителем таковых был Дмитрий Багалей. Хоть ныне он и считается одним из основоположников украинской исторической науки и «подвижником украинской мысли», «украинскость» Багалея была особенной и трансформировалась в различные периоды. В 1912 г. украинская пресса (и в частности, харьковская газета «Сніп», издававшаяся Николаем Михновским, о котором пойдет речь ниже) критиковала Багалея как раз за его… «антиукраинскую» деятельность. К таковой отнесли тот факт, что на заседании Госсовета харьковский профессор недостаточно энергично защищал украинский язык от нападок известного черносотенца Дмитрия Пихно. Тот, будучи потомственным малороссом, выступил с категорическим протестом против открытия малороссийских школ. Багалей же заявил, что образование на украинском языке стоило бы позволить лишь в отдаленных хуторах и селах, где совсем не разговаривают по-русски. Данное предложение профессора было расценено украинскими активистами как предательство [101] .
101
Михайлин, с. 300.
На самом деле, свой политический авторитет Багалей приобрел не как активист украинских организаций, а как российский кадет! Это в 1917 г. партия кадетов стала символом всего самого консервативного и «реакционного», а в 1906 г., когда Багалей стал ректором Харьковского университета и был избран в Госсовет России по списку Императорской Академии наук, принадлежность к этой партии рассматривалась общественностью чуть ли не как революционная, левая деятельность. К началу Первой мировой войны на Слобожанщине сложно было отыскать более популярного общественного деятеля – в 1914 г. кадет Дмитрий Багалей стал городским головой Харькова и пользовался непререкаемым авторитетом.
Всего через три года, в 1917 г., кадетов кто только не оплевывал. Отношение населения к кадетам в те годы точно описано ростовским меньшевиком Поповым: «Кадет – это воплощение всего злого, что может разрушить надежды масс на лучшую жизнь; кадет может помышлять взять в крестьянские руки землю и разделить ее; кадет это злой дух, стоящий на пути всех чаяний и упований народа, а потому с ним нужно бороться, его нужно уничтожить» [102] .
Имя одного из самых ярких представителей харьковских кадетов – профессора Багалея – тоже стало нарицательным символом всего злого, «предательства» [103] . На выборах городской Думы, состоявшихся 9 июля 1917 г., победу одержали эсеры, получившие 54 места из 116 (кстати, большевики тогда получили всего 11 мест) – и 26 июля Багалей бесславно уступил свое место эсеру В. Карелину. Очевидец этой сцены вспоминал: «Словно из далекого прошлого доносился глухой голос профессора Д. Багалея, открывшего в качестве городского головы заседание новой Думы… Он, казалось, без сожаления передавал бразды правления в другие руки и, должно быть, думал, что оно и к лучшему в такое суматошливое… время – пусть “они” похозяйничают. Пусть покажут себя “эти” социалисты, на что они способны. Полагаю, что Д. Багалей тогда плохо различал большевиков, меньшевиков, социалистов-революционеров…» [104]
102
Цит. по: Деникин, т. 2, с. 237.
103
Донецкий пролетарий, 9 декабря 1917 г.
104
Харьков
Через несколько месяцев так же бесславно прекратила существование и эта Дума, после чего Багалей перестал часто появляться на публике. За период существования в Харькове правительства Донецко-Криворожской республики в 1918 г. профессор старался не выходить за пределы своего дома на улице Технологической, 7. Он появился лишь на одном публичном мероприятии – на собственной, не особо афишируемой лекции по теме «Смена культур на территории русского государства» [105] . И лишь с приходом немцев появился на заседании собранной вновь харьковской Думы.
105
Донецкий пролетарий, 31 марта 1918 г.
Остальные представители украинского движения были маргиналами в Харькове и тем более в Донбассе вплоть до прихода туда немцев. Их попытки создать более или менее массовую организацию или выпустить хоть сколь-нибудь окупаемую газету в этом регионе неизменно проваливались, хотя предпринимались неоднократно.
Первую попытку издать в Харькове газету на украинском языке предпринял упомянутый выше экстремист Николай Михновский, который 31 октября 1904 г. пытался организовать взрыв местного памятника Пушкину, с помпой водруженного в центре города за несколько месяцев до этого. В вину русскому поэту, чтимому харьковцами, вменили тот факт, что на территории Украины на тот момент не было ни одного памятника Тарасу Шевченко. Кроме того, Пушкин должен был ответить за «подло-лживое изображение в своих произведениях фигуры нашего патриота гетмана Ивана Мазепы» [106] . Террорист из Михновского вышел никудышный – взрывом были выщерблены четыре камешка из пьедестала и повреждено стоявшее рядом дерево. Харьковцы того поколения даже не заметили сего «теракта» (на тот момент город пережил уже куда более серьезные взрывы и покушения на высокопоставленных лиц), а нынешнее поколение жителей Харькова и по сей день любуется памятником Пушкину, пережившим не одно поколение Михновских.
106
Стромилюк, с. 15.
Неудавшийся террорист 25 марта 1906 г. выпустил газету «Слобожанщина» [107] , которую хватило лишь на один номер! Местная публика читать украинскую прессу не возжелала, а посему эксперимент прекратился на самом старте. Через шесть лет Михновский повторил свою попытку, издав упомянутую выше газету «Сніп», которую позиционировал как «украинское издание для интеллигенции», поскольку на широкую публику уже не рассчитывал. Эту газету, благодаря финансовой поддержке местной меценатки Христины Алчевской (урожденной Журавлевой), в которой вдруг проснулась страсть к украинскому подвижничеству, удалось растянуть на несколько номеров, но на год ее тоже не хватило. 30 декабря 1912 г. в прощальном номере газеты сам Михновский честно пояснил причину ее закрытия: «“Сніп” погибает, смертельно раненный равнодушием наших граждан, а не действиями врагов. Не кары и штрафы, которые обильно сыпались на нас, но равнодушие нашего общества является причиной смерти “Снопа”» [108] . Как видно из этого признания, харьковцы были абсолютно равнодушны к «украинскому вопросу», что подтверждается свидетельствами с различных сторон.
107
Михайлин, с. 239–242.
108
Там же, с. 312.
И даже в 1917 г., когда публика жаждала новостей, а в Харькове с разной долей успеха издавались десятки газет на разных языках, украиноязычная пресса так и не смогла получить достойную аудиторию. Как ни пытался Гнат Хоткевич раскрутить свое «Рідне слово», но и эта газета смогла выдержать лишь 22 номера, так и не найдя достаточную читательскую аудиторию.
Харьковский исследователь Леонид Мачулин связывает начало организационной работы украинских партий в Харькове с приездом в город представителя Украинского Войскового Генерального Комитета Николая Чеботарева – это произошло лишь 1 мая 1917 г. [109]
109
Мачулин, с. 29.
В Харькове в тот период собирались немногочисленные демонстрации под желто-синими флагами, в некоторых городах Донбасса об «украинском вопросе» вообще не было слышно. В том же апреле в Харькове был собран Первый Украинский съезд Слобожанщины, который, кстати, проходил под желто-голубыми и красными знаменами, поскольку основная масса деятелей «украинства» исповедовала модные в те годы социалистические идеи. На съезде прозвучал протест в связи с включением Харьковской губернии в Московский военный округ. При этом полного единодушия среди слободских украинцев достичь не удалось. В частности, эсер Коряк с одобрения социалистов предупредил собравшихся: «Остерегайтесь, остерегайтесь, остерегайтесь тех, кто зовет вас идти под сине-желтыми тряпками» [110] .
110
Український національно-визвольний рух, с. 209.