Доноры за доллары

Серегин Михаил Георгиевич

Итак, Голюнов с охотой принимал валютные подарки от Дмитрия Анатольевича, посещал его санаторий, иногда – с друзьями. Козлов до сей поры рассматривал Голюнова как крупную фигуру, которой при случае можно заслониться от неприятностей. Во всяком случае, на период благосклонности Сергея Сергеевича все проблемы с налоговой полицией и стражами порядка были забыты совершенно.

Теперь же Козлов посмотрел на Голюнова несколько с другой точки зрения. Если быть справедливыми, то нужно заметить, что идея использовать генерала для выхода на новые рынки сбыта впервые родилась в светлой голове Зосимова. Впрочем, Козлов об этом уже совершенно

забыл. Ему казалось, что именно он подумал о том, что незачем огород городить и впутывать в это сомнительное дело новых, непроверенных людей, когда под боком есть такой человек.

Действительно, Голюнов ведь сохранил все прежние связи в военной промышленности – как нашей, так и зарубежной. А значит – в науке.

В оборону всегда вкладывались большие деньги, и именно здесь всегда делалось наибольшее количество открытий, которые для всего мира становились революционными. Кроме того, для исследований под прикрытием оборонных проектов всегда была характерна некая черта вседозволенности. Законы и моратории отступали перед военизированной наукой.

Не секрет, что самым большим тормозом на пути к революционным изменениям в медицине, генетике, евгенике и прочих новомодных веяний в науках о трансформации человеческого тела был запрет на опыты над человеком. Только протест общества связывал руки как безумным гениям, так и шарлатанам. Совершенно очевидно, что подобное препятствие военные могли обойти легко: все опыты на людях отнюдь не отменялись, а просто нелегально засекречивались – вот и вся проблема.

Козлов, чтобы подтвердить догадки, подсказанные ему умными людьми, побывал на нескольких международных конференциях по проблемам генофонда планеты, где в кулуарах велись подобные крамольные беседы и некоторые чересчур болтливые ученые, перехлебав русской водочки, рассказывали, что они чуть ли не участвовали в подобных проектах и уж, по крайней мере, знают о них наверняка.

Воодушевленный поездкой, Козлов вернулся в свой санаторий и долгими вечерами просиживал, запершись в своем кабинете, и только по приходящим счетам от Интернет-провайдера можно было догадаться, чем директор там занимается. Козлов выбрался из кабинета с кругами под глазами, но воодушевленный и позвал к себе зама; было что-то около трех часов утра. Теперь они заперлись вдвоем, и результатом явился дерзкий план, за осуществление которого они немедленно и принялись.

* * *

В этот прекрасный день Антонина, сестра дяди Митяя, поправилась. После смены мужчины сидели за игрой в домино, то и дело косясь в маленький телевизионный экран, где сквозь шипящие полосы старался докричаться до них моложавый диктор. Вдруг дверь открылась, впустив в комнату густые облака пара, и из них, как луна из-за облака, выплыла дородная баба. Дима почему-то так и подумал: «дородная баба».

– Здрасте, мужички, – радостно сказала она.

– О, Тонька! – обрадовался в свою очередь Матвеич. – Что ли, оклемалась?

– Оклемалась, оклемалась. А вы-то тут как? – огляделась она, отряхивая снег с искусственной шубы.

– Ой, Дима! – Красников невольно повернулся, но понял, что обращаются не к нему. – Ну, что ты опять за хавоз тут без меня развел? А тараканов-то, матушки-светы! А помыться-постираться что, руки отвалятся?

Так, ругаясь на брата, она стала метаться из угла в угол, и в комнате скоро стало более или менее опрятно. Антонина собрала гору грязного белья, вытащила из углов кастрюли и ложки

с засохшей едой. Матвеич бубнил и упирался, но было видно, что рад женской заботе.

После того как они вернулись из деревенской бани, Дима чуть не расплакался, видя, что сегодня впервые за много дней он будет спать на чистой простыне.

– Ну, садитесь, ешьте, – обернула к ним Антонина круглое лицо.

Дима хлебал жирные щи и понимал, что с этой вот домовитой тетушкой пришел конец всем его планам.

Оказалось, что все не так уж и печально. На следующий день, придя с Антониной Матвеевной в санаторий, Дима имел разговор с кастеляншей, которая давно уже питала тайную слабость к молодому красавчику. Естественно, она не могла уволить Антонину. Но и отпускать Диму не хотела. Она долго вздыхала, а потом пошла к управляющему. Там она долго мялась, но в конце концов попросила за юношу: работник толковый и человек неплохой – нельзя ли его куда-нибудь устроить? Управляющий объявил, что может его взять только санитаром в медблок. Кастелянша горько вздохнула, но рассудила, что лучше уж пару раз на дню навещать соседний корпус, чем потерять из виду Димочку навсегда.

О решении управляющего было сказано Диме, и он, стараясь ничем не выдать свою радость, послушно пошел за провожатой на свое новое рабочее место.

В первый же день Красникову пришлось бегать, как скаковой лошади, таская груды постельного белья и полные ведра горячей воды, мыть, чистить, полировать. Вместе с ним сновали переполошенные горничные, ловко орудуя пылесосами и щетками для чистки мебели.

Дима молча смотрел на эту суету, но в конце концов не выдержал. Поднимаясь из оранжереи с ведром живых цветов, он тихо спросил у провожающей его хмурой кастелянши:

– А что носимся-то?

– Ты что, не знаешь? У нас скоро гости, – с упреком сказала она, причем эти «гости» в ее устах прозвучали с таким нажимом, что слово получилось тяжеленным и значительным, как груда золота.

Сердце Димы неизвестно почему сильно забилось.

* * *

В ночь дежурства Воробьева мы вдвоем крались по коридору, причем он причитал, глядя на мою пошатывающуюся походку, а я постоянно шикал на него, боясь, как бы откуда-нибудь не вывернула медсестра.

Но время было позднее – вернее, раннее, три утра, и все, утомленные ночным дежурством, спали. Дежурная по этажу дремала, уронив голову на раскрытый регистрационный журнал.

Мы прокрались по мягкому ковру мимо нее, прячась за каждой встречной пальмой.

– Доставай, – прошептал я Воробьеву, когда достигли цели.

Воробьев достал из кармана накрахмаленного халата связку ключей и сказал:

– Я не знаю, какой подойдет.

– Не боись, – ответил я, заглядывая в скважину и перебирая ключи.

Повозившись пятнадцать минут и вспотев от напряжения, я наконец справился с замком.

– Стой здесь, – велел я разволновавшемуся Воробьеву и прокрался в кабинет, на котором было написано: «Завхирургией Лямзин С. А.».

Первым делом полез в стол. На мое счастье, стол не был заперт. Я долго копался в бумагах, не находя ничего интересного. Наконец додумался осмотреть полки, на которых стояли ящики с картотекой. В темноте было очень трудно разобрать надписи на карточках. Наконец я нащупал в одной из коробок журнальчик, бумага которого на ощупь была гораздо более ветхой, чем гладкие листы остальных. Ни включать свет, ни дальше рыться в бумагах я не мог.