Донское казачество в войнах начала XX века

Рыжкова Наталья Васильевна

Завтра Рождество. В несколько часов мне предстояло изготовиться, перековать лошадей, устроить вьюк и озаботиться о других деталях для предстоявшего трудного движения. К вечеру надо было прибыть в отряд генерала Мищенко, а до него от Чансамутуня еще около 25 верст.

Событие выдающееся. Пропустить его нельзя, а там, что Бог даст…

Е. Агафонов. Русский Инвалид

РАНЕНЫЙ

…Я только что повернул лошадь, чтобы ехать назад, как услыхал

сбоку в гаоляне стоны и шорох раздвигаемых стеблей. Два казака несли третьего, четвертый вел их лошадей. Раненый сильно стонал. Его левая нога была вся разбита осколком гранаты и, окровавленная, безжизненно моталась.

— Ой, моченьки моей нет, лучше, пари, бросьте, сил моих нет дальше терпеть, ой, святая Богородица!

— И то что ль, куда его потащим, — сурово кинул казак. — Какие тут лазареты, когда слышно, японец уже станцию занимает! Только замучим его, да и сами в плен попадемся.

— А что ж так бросать — тоже хорошо что ли? Нет, уже взяли, так понесем…

Дорога, на которую они вышли, спустилась под горку, пересекла мелкий ручей и выбралась в деревню. Здесь, на улице, стояли двуколки под парусиновым тентом с красным крестом, видны были приморские драгуны, доктор, священник и молодая сестра в амазонке цвета хаки и в круглой тропической шляпе. И так было странно видеть под деревом, в этой боевой обстановке, лошадь, поседланную дамским седлом.

— Вишь, и попали… — обрадовался казак, — а ты говоришь бросить — черта с два бросить — тебя бы самого этак…

— Раненого принесли, — обратился один из драгун к сестре. Что прикажете делать?

— Давайте носилки… — приказала сестра.

Голос у нее был негромкий, мелодичный, но в нотках этого голоса чувствовалась и привычка и уменье командовать и приказывать.

— Барыня, японцы, видать, уже станцию заняли, — озабоченно доложил ей рослый драгун с георгиевскими крестами на груди. И в этом обращении — «барыня», а не «сестра» или «сестрица», виднелось уважение, а не жалостливость, которую обыкновенно испытывает наш солдат при виде сестры.

— Ну так что же? Не бросить же его! — Драгун промолчал. Подошел доктор, фельдшер, разрезали и сняли сапог.

— Раздробление кости, — покачав головой, проговорил доктор и начал медленно и осторожно размывать рану и готовить бинты. А в двух верстах от них трещали выстрелы, и наши залпы все реже и реже им отвечали; видно было, что казаки отходили. Но вот перевязка кончена. Сестра приготовила воду с вином и дала казаку, который примолк было во время перевязки.

— Ах хорошо, сестричка, вот хорошо, — заговорил он. — Теперь мне с товарищами бы проститься.

— Подойдите, казаки, — проговорила сестра, — может, товарищ вам скажет что-нибудь.

Драгуны тем временем втягивали носилки на двуколку и укрепляли их на ремнях.

Казаки, оставив лошадей, подошли к двуколке.

— Передайте командиру сотни, — проговорил с расстановкой казак, — что, мол, меня ранили. Граната разорвалась и перебила мне ногу. Что прошу его, чтобы коня моего товарища поберегли, правильный конь. А ранили через то, что за вещами его благородия хорунжия ездил. Кабы не вещи… Я его не виню, а так, ежели спросит, зачем, мол, поехал. Я выздоровлю, опять служить буду…

П. Краснов. «Год войны». Том I

ЗАБАЙКАЛЬСКАЯ КАЗАЧЬЯ БАТАРЕЯ

В книжке

Д.И. Аничкова «Пять недель в отряде генерала Мищенко» рассказывается между прочим о том, как работала на войне Забайкальская казачья батарея.

Отряду генерала Мищенко, в состав которого входила названная батарея, поручено было прикрывать отступление наших войск к Хайчену.

Отряд занял позицию близ ущелья, выходящего на долину Саньченцзы.

Часам к одиннадцати на полных рысях прибыла забайкальская батарея. Заглянув в карту, измерив расстояние циркулем, войсковой старшина Гаврилов скомандовал «огонь».

Рявкнуло первое орудие, — недолет. Рявкнуло второе, — перелет. Третий снаряд уже разорвался над головами японцев, о чем сейчас же донесли сигнальщики, наблюдавшие с высокой сопки за падением наших снарядов. А через час загрохотали и неприятельские пушки, и на нас посыпались горные гранаты, а затем и крупные «шимозы», вздымавшие при разрыве целые столбы черного, удушливого дыма. С нестерпимым шипением и воем летели эти «шимозы» через наши головы, поражая все пространство позади нас и разрываясь то в самом ущелье, то между горами, и тогда особенно гулко отдавались эти страшные оглушительные разрывы. Казачьи полки, стоявшие в резерве за нашим флангом, стали терпеть от снарядов, и их пришлось отвести; наши коноводы (штабные), приютившиеся было в овраге позади нас, также должны были переменить несколько раз место, чтобы не нести напрасных потерь. Лошади, напуганные гулом «шимоз», вырывались из рук и, задрав кверху хвосты, носились по ущелью.

Действительно, эффект от разрыва «шимоз» очень сильный; но действие их, весьма разрушительное при попадании в постройки или окопы, мало действительно, если поражать приходится стрелковые цепи, отдельно стоящие батареи и т.д. Действие разрыва фугасное, т.е. осколки разбрасываются очень мало в стороны и летят фонтаном кверху. Но вид разрыва от вылетающего клуба густого черного дыма очень страшен и производит весьма неприятное впечатление.

Под этим неприятным впечатлением шимозного огня нам пришлось пробыть целый день вплоть до сумерек, причем солнце жгло нас немилосердно, и мы совершенно изнемогали от его палящих лучей. Некуда было укрыться от невыносимой жары, потому что вблизи не было ни одного кустика, и мы кое-как прятались под растянутыми на пиках двумя-тремя полотнищами казачьих палаток.

Но, несмотря на очень сильный огонь, потерь в наших батареях за весь день почти не было благодаря очень искусному их расположению и тщательной маскировке. Лишь два снаряда попали в забайкальскую батарею, но по какой-то необыкновенно счастливой случайности все обошлось благополучно. Один снаряд «шимоза» упал впереди батареи в нескольких шагах от орудий и не разорвался; другой попал под самое дуло одной из пушек и также не разорвался, но лишь поднял громадный столб пыли и камней, причем одним камнем ушибло артиллериста, только что собиравшегося дать выстрел. Казак упал от удара, но тотчас же вскочил, снова схватился за шнур и дернул, как ни в чем не бывало. Между тем впечатление от падения этого снаряда было ужасное, и мы, стоя на соседнем холмике, приняв черную пыль за столб дыма, одно мгновение думали, что батарея разлетелась в клочья. Но вот пыль рассеялась, и мы увидали всех артиллеристов на своих местах, совершенно хладнокровно продолжавшими свое дело, как будто около них ничего не произошло. Войсковой старшина Гаврилов, сидя около первого орудия с папироской в зубах, тем же спокойным тоном продолжал подавать команды.