Донья Барбара
Шрифт:
Значит, разумнее было бы вернуться к первоначальному намерению: продать имение. Это целиком и полностью отвечало бы его истинным жизненным планам, в то время как решение, принятое на барке, было не больше, чем минутный порыв. К тому же он недостаточно подготовлен к управлению имением. Разве знал он по-настоящему скотоводческое дело? Разве мог руководить хозяйством, не изменявшим своей примитивной формы на протяжении жизни целого ряда поколений? План преобразований в целом был для него ясен, но детали, сможет ли он справиться с ними? В состоянии ли он, привыкший мыслить отвлеченно, совладать
Уж таким был Сантос Лусардо: человек мужественный и сильный духом, он часто не чувствовал своей силы, терзался сомнениями и преувеличивал опасность.
Появление Антонио, пришедшего сказать, что стол уже накрыт, прервало его размышления.
– Я не хочу есть, – ответил он.
– Это от усталости, – заметил Антонио. – Сегодняшнюю ночь вам придется поспать в этой комнате, хоть тут и неуютно: мы успели только подмести. А завтра здесь побелят стены и хорошенько приберут. Может, вы распорядитесь привести в порядок весь дом? По правде говоря, в таком виде, как сейчас, он не годится для жилья.
– Пока оставим все, как есть. Может быть, придется продать имение. Через месяц сюда приедет дон Энкарнасьон Матуте, я предложил ему купить Альтамиру, и если он даст приличную цену, я тут же оформлю купчую.
– Так, значит, вы хотите совсем распрощаться с Альтамирой?
– Я думаю, это самый правильный выход.
Антонио, немного подумав, сказал:
– Вам лучше знать. – И протянул хозяину связку ключей: – Вот ключи от дома. Этот, самый ржавый, – от столовой. Возможно, он даже не действует, ведь столовую с тех пор ни разу не открывали. Там все в том виде, как оставил покойник, мир праху его.
«Как оставил покойник. С того самого часа, как покойный дон Хосе пригвоздил сына к стене».
Слова Антонио вызвали неожиданные ассоциации в сознании Сантоса, и момент этот оказался решающим в его жизни.
Он встал с гамака, взял в руки подсвечник с зажженной свечой и сказал пеону:
– Открой столовую.
Антонио повиновался и, повозившись несколько минут с заржавевшим замком, отворил дверь, которая была закрыта тринадцать лет.
В лицо Сантосу ударила струя спертого воздуха, и он отшатнулся; что-то черное и омерзительное – летучая мышь – вынырнуло из темноты и взмахом крыльев потушило свечу.
Он снова зажег ее и вместе с Антонио вошел в комнату.
Действительно, здесь все было так, как оставил дон Хосе Лусардо: кресло-качалка, в котором он умер, копье в стене…
Не проронив ни слова, глубоко потрясенный, сознавая, что совершает нечто очень важное, Сантос шагнул вперед и с той же силой, с какой в свое время его отец вонзил преступное оружие в глинобитную стену, выдернул клинок.
Совсем как кровь была покрывавшая стальное лезвие ржавчина. Он отшвырнул наконечник копья и сказал Антонио:
– Вот так ты должен вырвать из своего сердца злобу, которую я почувствовал в твоих словах и которая к тому же не твоя. Один из Лусардо внушил тебе ее, как долг верности; теперь другой Лусардо освобождает тебя от
И как в светлую пору детства, его убаюкали голоса равнины: треньканье куатро [43] в канее пеонов, крики ослов, привлеченных теплом костра, мычанье скота в корралях, кваканье лягушек в ближних прудах, неумолчный стрекот степных цикад и та глубокая тишина бескрайних, спящих под луной просторов, которая словно просачивалась сквозь все остальные звуки.
VI. Воспоминание об Асдрубале
Тот же вечер в Эль Миедо.
43
Куатро – небольшая четырехструнная гитара.
Уже стемнело, когда вернулся Колдун. Ему сказали, что донья Барбара только что села за стол; но он спешил отчитаться перед ней и сообщить новости, да к тому же хотелось поскорее лечь отдохнуть, поэтому он не стал дожидаться конца обеда и как был, с накидкой в руках, направился в дом.
Едва он переступил порог столовой, как раскаялся в своей поспешности. Донья Барбара сидела за столом в обществе Бальбино Пайбы, человека, к которому Колдун не питал особой симпатии. Он повернул было назад, но донья Барбара уже заметила его:
– Входи, Мелькиадес.
– Я зайду попозже. Кушайте спокойно.
Бальбино, вытирая рукой намоченные в жирном бульоне пышные усы, промолвил с ехидцей:
– Входите, Мелькиадес. Не бойтесь, собак здесь нет.
Колдун бросил в его сторону недружелюбный взгляд и спросил с ядовитой усмешкой:
– Вы уверены в этом, дон Бальбино?
Бальбино не понял намека, и Колдун продолжал, обращаясь к донье Барбаре:
– Я только хотел сказать вам, что лошади доставлены в Сан-Фернандо в полном порядке. А это то, что вам причитается.
Он повесил накидку на стул, вынул из кармана на поясе несколько золотых монет и, положив их столбиком на стол, добавил:
– Пересчитайте, все ли.
Бальбино скосил глаза на монеты и, намекая на привычку доньи Барбары зарывать в землю все золото, какое попадало к ней в руки, воскликнул:
– Морокоты? Хоть бы успеть взглянуть одним глазком!
И, засунув в рот кусок мяса, стал жевать его, не спуская с монет жадного взгляда.
Лоб доньи Барбары пересекла гневная складка, брови сдвинулись и тут же – словно ястреб взмахнул крыльями – разлетелись в стороны. Она не спускала любовнику его шуток в присутствии третьих лиц, точно так же как не терпела нежностей и всего, что могло поставить ее в положение слабого существа. Поступая так, она вовсе не хотела скрыть своей любовной связи, – в этом случае, как и во всех других, она относилась с полным равнодушием к возможным пересудам, – просто этот человек внушал ей презрение.