Донжуанский список Пушкина
Шрифт:
Князь П. А. Вяземский и А. И. Тургенев, которые постоянно переписывались между собой и аккуратно осведомляли друг друга о Сверчке – самом младшем и самом многообещающем из поэтов дружеского литературного общества "Арзамас", сохранили нам не мало любопытных штрихов, касающихся тогдашнего время препровождения Пушкина.
"Сверчек прыгает по бульвару и по б…, – писал Тургенев Вяземскому 18 декабря 1818 года. – Но при всем беспутном образе жизни его он кончает четвертую песнь поэмы. Если бы еще два или три… так и дело в шляпе. Первая… болезнь была и первою кормилицей его поэмы" (1).
"Старое пристало к новому и пришлось ему опять за поэму приниматься – радуется кн. Вяземский: – Венера пригвоздила его к постели" (2).
"Пушкин простудился, – доносит Тургенев летом 1819 года, – дожидаясь у дверей одной б…, которая не пускала его в дождь к себе для того, чтобы не заразить его
В черновых стихотворных набросках своих Пушкин кается в тех же грехах, сопровождаемых теми же неизбежными последствиями:
Я стражду восемь дней С лекарствами в желудке, С Меркурием в крови, С раскаянием в рассудке…Предание сохранило имена некоторых дам столичного полусвета, около которых увивался Пушкин.
1. "Остафьевский архив" т. I стр. 174.
2. Там же стр. 191.
3. Там же стр. 253.
Таковы: Штейнгель и Ольга Массон. К последней, по предположению одного из комментаторов [П. О. Морозова], относится стихотворение "Ольга, крестница Киприды", написанное, впрочем, значительно позже. Пушкин был совершенно неутомим в своих похождениях. Ничто не могло остановить его: ни недостаток средств, весьма неохотно отпускавшихся мелочно скупым отцом, ни благие советы солидных друзей, подобных Жуковскому и Н. М. Карамзину, ни постоянная опасность стать "жертвой вредной красоты" и живым подобием Вольтеровского Панглоса. О настроении поэта в изображаемую эпоху всего лучше может дать понятие его письмо к П. Б. Мансурову, гвардейскому офицеру и члену общества "Зеленая Лампа", в состав которого входил одно время и Пушкин.
Название "Зеленой Лампы" присвоил себе кружок, собиравшийся у Н. В. Всеволожского. Недавно П. Е. Щеголев пытался изобразить "Лампу" чем-то вроде разновидности "Союза Благоденствия". Он утверждает, будто политика и литература [особенно запрещенная, противоправительственная] преимущественно интересовали "лампистов" и что лишь позднее, когда деятельность тайных обществ стала предметом судебного расследования, члены кружка сочли нужным представить его в виде политически безвредного собрания великосветских кутил. Должно признаться, что характер Пушкинского письма плохо вяжется с подобным предположением.
"27 октября 1819 года.
Насилу упросил я Всеволожского, чтобы он позволил написать тебе несколько строк, любезный Мансуров, чудо-черкес! Здоров ли ты моя радость; весел ли ты, моя прелесть – помнишь ли нас, друзей [мужеского полу]. Мы не забыли тебя, и в семь часов с 1/2 каждый день вспоминаем тебя в театре рукоплесканиями, вздохами и говорим: свет ты наш Павел! что-то делает он теперь в великом Новгороде? Завидует нам и плачет о Кр… (разумеется, нижним проходом). – Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по прежнему подымаются на нее телескопы и… – но увы… ты не видишь ее, она не видит тебя. – Оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших – все идет по прежнему; шампанское, слава богу, здорово, актрисы также – то пьется, а те… – аминь, аминь, так и должно. У Юрьева п… слава богу здоров – у меня открывается маленький; и то хорошо. Всеволожский играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и князь Шаховский толстеют и глупеют – а я в них не влюблен, однакож ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Толстой болен – не скажу чем – у меня и так уже много… в моем письме. Зеленая лампа нагорела – кажется гаснет – а жаль – масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат – напишешь ли мне, мой холосенькой, поговори мне о себе – о военных поселениях – это все мне нужно – потому, что я люблю тебя и ненавижу деспотизм – прощай лапочка. А. Пушкин" (1).
1. Переписка т. I, стр. 10.
V.
В этом письме много упоминаний о театре, хотя и не совсем почтительных. Театральными интересами была сильно занята гвардейская и великосветская молодежь, среди которой преимущественно вращался Пушкин. Сам он, с 1817 года, стал "почетным гражданином кулис" подобно своему Онегину. С театром связано и имя Катерины II, встречаемое в Дон-Жуанском списке.
Знаменитая трагическая актриса Екатерина Семеновна Семенова находилась в то время в расцвете своей славы. На юного Пушкина она действовала
В 1819 году Пушкин задумал писать "Мои замечания о Русском театре", но не довершил этого намерения и неоконченную рукопись подарил Семеновой, которая с чувством удовлетворенной гордости могла прочитать там следующий отзыв о себе:
"Говоря об русской трагедии, говоришь о Семеновой – и, может быть, только об ней. Одаренная талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника. Бездушная французская актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, которое поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновенья – все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано. Она украсила несовершенные творения несчастного Озерова и сотворила роль Антигоны и Моины; она одушевила измеренные строки Лобанова; в ее устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией. В пестрых переводах, составленных общими силами, и которые по несчастью стали нынче слишком обыкновенны, слышали мы одну Семенову, и гений актрисы удержал на сцене все сии плачевные произведения союзных поэтов, от которых каждый отец отрекается по одиночке. Семенова не имеет соперницы; пристрастные толки и минутные жертвы, принесенные новости, прекратились; она осталась единодержавною царицей трагической сцены."
Не имея соперниц на сцене, Семенова быстро нашла соперницу в сердце Пушкина. Но кому именно досталась эта роль? Во всяком случае не княгине Авдотии Дон-Жуанского списка, т. е. не кн. Евдокии Ивановне Голицыной, прозванной в свете La princesse Nocturne. С этой, далеко не заурядной женщиной поэт познакомился немедленно по выходе из лицея, и хронологически ей принадлежит первое место в ряду его петербургских увлечений.
А.И. Голицына
Она была почти на 20 лет старше Пушкина, но еще поражала своей красотой и любезностью. Судьба ее довольно необычна. Совсем юной девушкой она, по капризу императора Павла, была выдана замуж за богатого, но уродливого и очень неумного князя С. М. Голицына, прозванного дурачком. Только переворот 11 марта, устранивший Павла, дал ей способ избавиться от мужа. Она разошлась с ним и начала жить самостоятельно. В ее доме был один из самых известных и посещаемых петербургских салонов. Здесь господствовало воинствующее, патриотическое направление с легким оттенком конституционного либерализма. Князь П. А Вяземский, хорошо знавший Голицыну, рассказывает, что "устроила она жизнь свою, не очень справляясь с уставом светского благочиния. Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняла чистой и светлой свободы ее… Дом княгини был артистически украшен кистью и резцом лучших из современных русских художников… Хозяйка сама хорошо гармонировала с такой обстановкою дома… По вечерам немногочисленное избранное общество собиралось в этом салоне, хотелось бы сказать – в этой храмине -, тем более, что хозяйку можно было признать не обыкновенной светской барыней, а жрицей какого-то чистого и высокого служения. Вся постановка ее вообще, туалет ее более живописный, чем подчиненный современному образцу, все это придавало ей и кружку, у нее собиравшемуся, что-то не скажу – таинственное, но необыденное, не завсегдашнее. Можно было бы думать, что не просто у нее сходились гости, а и посвященные… В медовые месяцы вступления своего в свет Пушкин был маленько приворожен ею… В сочинениях его встречаются стихи, на имя ее писанные, – если не страстные, то довольно воодушевленные" (1).
В декабре 1817 года, т. е. как раз в те "медовые месяцы", когда Пушкин впервые появился на сцене большого света, Н. М. Карамзин писал Вяземскому: "Поэт Пушкин у нас в доме смертельно влюбился в пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви. Признаюсь, что я не влюбился бы в пифию: от ее трезубца пышет не огнем, а холодом" (2).
Месяцев восемь спустя А. И. Тургенев извещал того же Вяземского: "Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал, делает визиты б…, мне и княгине Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк" (3).