Дорга, ведущая к храму, обстреливается ежедневно
Шрифт:
Начальник медслужбы Гумистинского фронта Лев Аргун (кстати, младший брат Владислава) рассказал, что предусмотрены различные варианты работы — как для позиционных боев, так и для активных боевых действий. К примеру, во время мартовского наступления полевые операционные размещались непосредственно на передовой. Эвакуация раненых на сортировочные пункты осуществляется санитарными машинами. Оттуда те, кто не в состоянии перенести дальнюю дорогу, доставляются в Новоафонский госпиталь, остальные — на санитарном поезде — в тыл.
Ходим по палатам, знакомимся с ранеными. Худенький стриженый паренек — Олег Рагимов. На его тумбочке яркая фотография смеющихся ребятят:
— Я из Сухума, у меня трое маленьких детей, и я за свой
Для госпитальных хирургов выздоровление Олега Рагимова — предмет профессиональной гордости. Несмотря на острую нехватку медикаментов (в том числе обезболивающих, их берегут только на операции), отсутствие оперирующего окулиста, нехватку нейрохирургов, анестезиологов, реаниматологов — и вообще всех! — врачи добиваются фантастических результатов. Лев Аргун, работавший до войны в Минздраве республики, свидетельствует, что в мирное время по хирургическим операциям подобной сложности показатель выздоровления составлял 85 процентов. Сейчас — до 95, более 80 процентов возвращается в строй.
Чингиз Бигуаа — из Пицунды, ранен в ходе мартовского наступления:
— Говорят, что мы сепаратисты, но ведь до недавнего времени мы не ставили вопрос о выходе из Грузии, хотя ее руководство сделало все, чтобы подтолкнуть нас к этому! Впрочем, только в беде мы узнали наших настоящих друзей: наша диаспора, Башкирия, Северный Кавказ, Юг России, да и вся Россия — мы очень быстро пошли навстречу друг другу. И сегодня Абхазия — ключ к стабильности на Кавказе. Одна надежда на истинных россиян — я не имею в виду «Память», РНС и им подобных. Конечно, я не хочу войны России с Грузией, чтобы горе пришло и в русские дома, но продемонстрировать Грузии свою мощь Россия может — остановил же бойню в Приднестровье генерал Лебедь! А мы всегда тянулись к России, хотя служили лишь разменной монетой для великих держав. И если это у вас не возьмут в прессу, объясните хотя бы своим знакомым, как здесь обстоят дела и кто есть кто…
Слово «сепаратизм» воспринимается в Абхазии вообще довольно болезненно. Скорее всего, дело в том, что в советские времена оно считалось «ругательным» — как, к примеру, «космополитизм». Особенно вскипают страсти, когда его употребляет кто-нибудь из иностранных коллег, беседующих через переводчика: с одной стороны — взрыв обиды, с другой — искреннее недоумение. Приходится улаживать недоразумение, объясняя: «сепаратисты» — это не бандиты, а те, кто хочет отделиться, поэтому вы и есть сепаратисты, и ничего однозначно дурного в этом нет. Поворчав, бойцы соглашаются, но дальнейший разговор все-таки отличается некоторой напряженностью.
Во дворе греются на солнышке выздоравливающие. Совершенно седой молоденький хирург Вадик (мама одного из раненых говорила: «Дай Бог здоровья этому мальчику, такой душевный, заботливый, даже собственные тапочки моему сыну отдал, когда тот на ноги стал вставать») рассказывает:
— Видите, на скамеечке дедушка сидит? Он грузин, его из Нижней Эшеры раненого привезли. Сейчас он уже здоров, можно бы и выписать, но просто
Начальник госпиталя — Георгий, или, как все его называют, Марик, Миканба, посовещавшись с товарищами, передает мне обращение для публикации в прессе: «Я, Георгий Миканба, выпускник Московского медицинского стоматологического института, хочу обратиться от лица медиков Новоафонского прифронтового госпиталя и от всех медиков Абхазии ко всем коллегам и всем людям доброй воли с большой просьбой о гуманитарных поставках медикаментов, выделении бригад хирургов через общество Красного Креста. И мне хотелось бы сказать россиянам, что из-за, прямо скажу, фашиствующего руководства Республики Грузия и развязанной им агрессии все тяготы и лишения, связанные с войной, приходится делить в равной степени, как абхазскому народу, так и русскоязычному населению Абхазии».
— А что касается неразорвавшихся мин, — улыбаются врачи, — то это легенда, к нам на высоту они не долетают. Впрочем, пусть будет так — и легенда красивая, и место действительно святое…
— Мы очень хотели похоронить его здесь, но когда из Москвы за телом приехали родители, мы сначала не решались попросить их об этом. А потом решились и они дали свое согласие, чтобы он остался в Абхазии, которую так любил. Вместе с матерью прошли по городу, выбрали место, и вот здесь, в парке, и похоронили его, бедного. Весь город проститься пришел. А когда кончится война, обязательно поставим Саше красивый памятник…
К могиле поэта Александра Бардодыма нас привел санитарный шофер Виссарион Аргун, а мог привести и любой житель Нового Афона, потому что ее знают все. В Абхазии весна, на деревянный крест и невысокий холмик, выложенный морской галькой, медленно, как шаги бесшумного караула, падают бело-розовые лепестки магнолий, а вокруг радужный свет, какого не бывает, и понимаешь, откуда у московского хлопца абхазская грусть…
— Я Сашу еще до войны знал, — говорит Виссарион, — он часто приезжал, и все его любили, он был такой деликатный, настоящий аристократ. И в то же время очень простой: вот я — сын крестьянина, но он со мной говорил так, что мы друг друга понимали, он с каждым умел найти свой язык. Он в Москве ходил в папахе, черкеске, это так нас радовало, ведь даже наши ребята стеснялись носить национальную одежду. А когда началась война, он пришел через перевал с добровольцами из Чечни, был в диверсионном отряде, они ходили к противнику в тыл. И ребята, которые с ним воевали, просто изумлялись, говорили: это необыкновенный человек — он совсем не знает страха!