Дориан: имитация
Шрифт:
Если быть точным, вкось и вкривь все пошло в мансарде на Мерсер-стрит. Окна в ней были высокие, с огромными, по необходимости, фрамугами, за которыми расстилался головокружительный простор вздымающегося в небеса центрального Манхеттэна. Башни-близнецы Центра международной торговли стояли посреди него, точно отрубленные ноги брутального робота-бога, лобзаемые домами помельче с их неоклассическими фасадами, украшенными не одним-двумя, но двадцатью-тридцатью фризами. Манхэттен — это подобие Древнего Рима с разладившимся гипофизом.
Снутри большая четырехугольная, выбеленная комната казалась на поверхностный взгляд
Посреди этого потрепанного ателье стояли Бэз с Дорианом. Первый выглядел — опять, как и в начале — потеющим, судорожным, заикающимся, погрязшим в привычной трясине — многое множество химикалий агонизировали и антагонизировали в нем. Дориан же, напротив, был затянут в полуночно-синий бархат и шелковый шарфик от «Гермес» вскипал в его нагрудном кармане. Он постукивал по овальным губам краешком модных овальных очков. Оба созерцали фанерный пьедестал, на котором стояла скульптура, изготовленная из приваренных одна к другой изогнутых и обоженных чайных ложек. Скульптура походила на модель какой-то несомненно сложной, но при всем том опасно нестабильной молекулы.
48
На месте, здесь (лат.).
На одной из козеток сидел чернокожий юноша с волосами, свитыми в обвисающие антенны. Он уныло прилаживал на место ложку, вывалившуюся из произведения искусства. Хрупкая девушка-испанка в коротком, покрытом пятнами крови платьице сердито вглядывалась в него. Из единственного гигантского динамика, лишенного корпуса и лежащего на боку, лились странные звуки колесной лиры, — как если бы вся эта убогая сцена была неким ярмарочным не-аттракционом.
— Выглядит так, словно он сляпал ее примерно за час.
— Не сходи с ума, Дориан, — ты посмотри хотя бы сколько тут сварки.
— Ладно, пусть будет сто часов, все равно он по-настоящему бесталанен.
— Нет, думаю, тут ты не прав, Дориан. Ты так и не проникся духом Манхэттена, верно? Так и не понял, в какой великой степени образ и эстетика обращаются здесь в одно и то же. Это город, в котором множественность одинаковых предметов становится для произведения искусства нормой. Зачем писать портрет, когда можно отпечатать сотню? Зачем сгибать одну чайную ложку, когда можно согнуть тысячу.
— Ну да, и зачем выклянчивать у меня доллар, когда можно выклянчить десять тысяч, так?
— Дело в том, что наш Гэри отвечает духу времени — он дружит с Жан-Мишелем, у него вот-вот откроется выставка в Челси, в «Галерее 7». К тому же, он, по сути дела, любимец всего города.
— Ты хочешь сказать — очередная игрушка Энд ии?
— Он делает кое-что вместе с Энди, я это имел в виду, точно так же и с Жан-Мишелем.
— Подмалевывает царствующую королеву Манхэттена — вот что имел в виду я. Господи,
— Ты просто не понял, Дориан.
— Чего? Что он давно уже помер и просто упокоиться никак не желает? В каком там говенном телешоу он появлялся на прошлой неделе? «Круиз любви»?
Из поддельных глубин козетки Гэри, уже словивший кайф и склонный теперь взирать на мир с благодушием, сообщил: «Корабль любви», друг, «Корабль любви», — это была потряска. Да, этот друг — мужик что надо.
— Этот друг — мужик что надо? Бэз, я что, обязанвыслушивать подобное дерьмо?
— Я думаю, жаль, Дориан, что ты не побывал здесь в шестидесятых и семидесятых, тогда все пребывало в движении.
— Ну да, верно, и двигалось прямиком в гребанный морг.
— Людям плохо, Дориан, они умирают. А ты, я слышал, продолжаешь выделывать всякие штуки, скачешь себе нагольным наездником…
— Ну, а как я, по-твоему, должен вести себя, Бэз? Как Энд ии, который бьется в припадке, если его телефонный гигиенист не протрет дочиста трубку?
— Да, он не лишен причуд.
— Причуд? Да он похож на уродливую старую деву, боящуюся, что ей в письку заползет таракан.
— Знаешь, Дориан, ты обратился в человека, которого я почти уже не узнаю.
— Ты хочешь сказать, что я не похож на твою дурацкую, вшивую, подражательную инсталляцию?
— Что же, если тебе захочется снова вдохнуть жизнь в галерею, ты всегда сможешь выставить в ней «Катодного Нарцисса». При здешней твоей репутации он стал бы большим хитом.
— Б'oльшим даже, чем горы гарри и коки, которые ты из меня вытянул?
— Что это, Дориан, откуда такая стервозность? Даже Генри невозможно сравнить со сволочью, в какую ты обратился.
— И даже Генри не такой захребетник и торчок, как ты Бэз.
И тут Бэз испортил весь этот обмен тошнотворно-остроумными репликами, сказав некую глупость, что-то вроде: Я думал, Дориан, нас с тобой кое-что связывает… Невероятно, он едва удерживал слезы… Черт, мы же л-любили друг друга…
— Чтобы получить удовольствие от секса с тобой, Бэз, мне пришлось бы стать мазохистом.
Дориан обогнул скульптуру, добавив тридцать с чем-то чайных ложек к тем, что отделяли его от Бэза.
— Привези сюда «Катодного Нарцисса», Дориан — это поможет нам, это все поправит.
— Даже если бы захотел, Бэз, не смог бы. Нет, между нами все кончено. За прошедшие годы твоя чувствительная физиономия стала мне ненавистной. И вот еще что я скажу тебе, Бэз. Когда будешь выметаться из этого сортира — поскольку завтра я отказываюсь от аренды и тебе придется уйти — сделай мне одолжение, забери с собой сраные столовые приборы.