Дорога цвета собаки
Шрифт:
Еще Мартин упомянул о ранней гибели родителей и поведал скупо о том, что провел детство в первом лицее королевства, по окончании которого стал жить в комнатушке, доставшейся в наследство от тети. Фамильный их особняк сгорел во время пожара 19.. года, охватившего южную часть Скира. Родители погибли тогда, и он теперь — последний мужчина из рода Аризонских. Кроме двух незамужних кузин, у него никого не осталось. В здешнем климате пожары не редкость. Имеется новый Архитектурный План города. Предполагается снести все деревянные особняки и возвести кирпичные многоэтажки.
Выслушал Годар и то, что Казенный дом, где проходило ночное празднество, именно потому и расположен на периферийной улице, что празднества здесь бывают чересчур невыдержанными, что, впрочем, несущественно. Как несущественно и то, что каждый имеет право на свой образ жизни.
Годар запомнил, как Мартин сказал:
— Свою задачу я вижу в том, чтобы не споткнуться о чей-нибудь образ. На месте Казенного дома раньше был старый сад. Когда деревья перестали плодоносить, хозяин одного из домов, что стоят во дворе, как и прежде, квадратом, арендовал землю, добился разрешения и сложил во дворе из бревен срубленного сада вертеп.
Я помню те деревья, и меня мало волнует, что теперь на их месте. Поэтому я прекрасно понимаю, что у вас могло возникнуть желание побриться не там, где вы обедали. Впрочем, на свете так много несущественного.
Годара опять смутили двойственные чувства — здешний воздух, что ли, усиливал полярность? Он был тронут доверительностью Мартина и, в то же время, хотел поскорей уйти, потому, что ему показалось, будто тот, оставаясь искренне-дружелюбным, желает побыть в одиночестве. Но это предположение тут же забылось, перекрытое радушием хозяина, чтобы затаиться в памяти в виде смутной, неопределенной тревоги. Кроме того, подозрение было перебито женской бранью на улице, за которой последовал протяжный кошачий вопль, и Мартин, бросив на ходу: «Я сейчас», выбежал на террасу.
Когда Годар, наспех переодевшись и переждав честно несколько минут, вышел следом, приятель его сидел, сутулясь, на табуретке и держал в руках большого мокрого кота мышиной окраски. Арзонский был теперь похож в своей белой сорочке, вздувшейся из-за всепроникающего ветра, на заснеженный холм. Кот, прильнув к его груди, замер, как на отвесной скале. Хмурый, сосредоточенный на своих мыслях взгляд Мартина, наткнувшись на молчаливо выросшую на террасе фигуру Годара, прояснился и потеплел.
— Нас чуть было не ошпарили, — пояснил он просто. — По счастью, перепутали ведра — плеснули холодной.
Из дома наискосок донеслась танцевальная мелодия — одна из тех, под которую они веселились ночью в вертепе. Словно сама удаль — бешеная до грусти — забилась об окно, просочилась в открытую форточку. Все это, задвинутое вглубьы окна, форточки, двери, охраняемые бордюром одинаковой террасы, — дребезжало, вибрировало. Просушенный солнцем воздух принимал и с треском отбрасывал грусть, как барабанные палочки. Но вдруг в оконную раму дома, откуда неслась музыка, угодил, не задев стекла, булыжник, и мелодия оборвалась. Годар видел полет булыжника и место его удара, на который хозяева, так и не выглянувшие наружу, отреагировали минутной заминкой в
Посреди свободного пространства между домами и вертепом стояла, склонившись к земле, птичница Марьяна, в своем полупрозрачном платье из настоящего суэнского шелка. Ее фигура под шелком напоминала согнутое, высохшее дерево. Брови сомкнулись, глаза неотрывно смотрели в цель, рука же шарила по земле в поисках очередного булыжника. «Эй, госпожа!» — крикнул Годар, метнувшись к бордюру, потому, что птичница вновь прицелилась, Мартин же властно окликнул его: «Не надо, Годар! Не беспокойте себя!» Булыжник вновь хлопнул об оконную раму, не вызвав на сей раз заминки.
— Вон там, — указал, волнуясь, Годар на птичницу.
— Не надо показывать пальцем, — произнес Мартин, не поведя и бровью. Он казался целой горой из-за гуляющего под просторной сорочкой ветра. Кота на руках уже не было. — Не беспокойте себя, — повторил он мягче и попробовал улыбнуться, — Эта госпожа слишком метка для того, чтобы ее стоило останавливать. А показывать пальцем, простите, неэтично.
— Неэстетично, — поправил Годар машинально. Он ничего не понимал.
— Неэтично, — повторил Мартин со спокойной любезной улыбкой. Жестом он пригласил Годара сесть, и тот, заметив скрытую боль в его взгляде, повиновался.
Аризонский, положив вытянутую в струну руку локтем на колено, прищурился, уйдя в свои мысли.
— Это уже было не раз, — проговорил он рассеянно. — Не каждый приемлет другого. А эта госпожа не приемлет каждого.
В этот момент что-то шлепнулось на террасу, прорезав воздух белой дугой. Возле ног Годара, обутых в лакированные туфли хозяина, распластался мертвый белый какаду. Голова птичницы Марьяны с разметанными ветром прядями волос — голова без прически и шляпки — вынырнула откуда-то из-под террасы.
— Твой кот погубил Альбиноса, — произнесла птичница, глядя на Мартина в упор. Слова ее были словно прчерчены ножом по дереву. — Можешь приготовить суп для Его Величества.
— А кто шастает по ночам? Как посмотрит Его величество на нарушение границы? — выпалил Мартин гнусавым голосом, не поворачивая головы. Фигура птичницы удалилась, так и не удостоенная его взгляда. — Как много в людях злости, — вздохнул он и задал вопрос себе самому: — Ну, почему всегда начинают с самых неразумных? Сначала наказали животное, которое даже не поняло, за что, а претензию к хозяину предъявили в последнюю очередь. Помогите мне, Годар, похоронить птицу. Честно говоря, мой Норик основал уже целое кладбище королевских попугаев. Прямо не знаю, что с ним делать. Придется, наверное, запереть в комнате. Почуял, разбойник, неладное, запропастился? Я сейчас, принесу лопатку.
День становился все более ветреным. Нервный воздух носился по террасе, весь в порывах — мелочно-коротких, шебуршил в вязанке лавровых веток, похлопывал газетой, которую придерживал за край камешек. Годар переложил газету с камешком на тело попугая, чтобы ветер не теребил перья. Хотел закурить, но вспомнил, что сигареты и спички остались в кармане старых брюк. Пока хозяин хлопотал в доме, оставалось только вежливо ждать за дверью.
Музыка, доносившаяся от соседского проигрывателя, как-то незаметно перешла в дикторский голос.