Дорога исканий. Молодость Достоевского
Шрифт:
— …Его величество… по прочтении всеподданнейшего доклада… вместо смертной казни… Лишив всех прав состояния…
Петрашевскому расстрел заменяется пожизненной каторгой, Спешневу — десятилетней, Достоевскому — четырехлетней, с последующим переводом в солдаты.
Только теперь отмена смертной казни стала действительно реальной. Он снова широко расставил ноги и словно навечно утвердился на этой земле.
А поздно ночью, в каземате, склонившись над догорающей, чадящей
Строка плотно ложилась к строке; закончив письмо, торопливо пробежал его, вернее — выхватил глазами отдельные строчки и абзацы. Беспорядочно, нет связи, но неважно — Михаил поймет! Михаил все поймет!
«Брат! Я не уныл и не упал духом, — читал он. — Жизнь везде жизнь… Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях не унывать и не пасть — вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да! Правда! Та голова, которая создавала, жила высшею жизнью искусства, которая сознавала и свыклась с высшими потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы, созданные и еще не воплощенные мной…
Но не тужи, ради бога, не тужи обо мне! Знай, что я не уныл, помни, что надежда меня не покинула. Через четыре года будет облегчение судьбы. Я буду рядовой, — это уже не арестант, и имей в виду, что когда-нибудь я тебя обниму. Ведь был же я сегодня у смерти три четверти часа, прожил с этой мыслью, был у последнего мгновения и теперь еще раз живу!»
«Цалуй жену свою и детей. Напоминай им обо мне: сделай так, чтобы они меня не забыли…
Никогда еще таких обильных и здоровых запасов духовной жизни не кипело во мне, как теперь. Но вынесет ли тело: не знаю. Я отправляюсь нездоровый, у меня золотуха. Но авось либо! Брат, я уже переиспытал столько в жизни, что теперь меня мало что устрашит. Будь, что будет!..
Береги себя, доживи, ради бога, до свидания со мной. Авось когда-нибудь обнимем друг друга и вспомним наше молодое, наше прежнее, золотое время, нашу молодость и наши надежды…
Еще раз поцалуй детей; их милые личики не выходят из моей головы. Ах, кабы они были счастливы! Будь счастлив и ты, брат, будь счастлив!
Если кто обо мне дурно помнит, и если с кем я поссорился, если в ком-нибудь произвел неприятное впечатление — скажи им, чтоб забыли об этом, если тебе удастся их встретить. Нет желчи и злобы в душе моей, хотелось бы так любить и обнять хоть кого-нибудь из прежних в это мгновение. Это отрада, я испытал ее сегодня, прощаясь с моими милыми перед смертью. Я думал в ту минуту, что весть о казни
Что-то ты делаешь? Что-то ты думал сегодня? Знаешь ли ты об нас? Как сегодня было холодно!..
Жизнь — дар, жизнь — счастье, каждая минута могла быть счастьем. Si jeunesse savait {16} ! Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму. Брат! Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце в чистоте. Я перерожусь к лучшему. Вот вся надежда моя, все утешение мое!..
Теперь уже лишения мне нипочем, и потому не пугайся, что меня убьет какая-нибудь материальная тягость. Этого быть не может! Ах! Кабы здоровье!..»
16
Если бы молодость знала (франц.).
«Неужели никогда я не возьму пера в руки? Я думаю, через 4 года будет возможность. Я перешлю тебе все, что напишу, если что-нибудь напишу. Боже мой! Сколько образов, выжитых, созданных мною вновь, погибнет, угаснет в моей голове или отравой в крови разольется! Да, если нельзя будет писать, я погибну. Лучше пятнадцать лет заключения и перо в руках!»
«Ну прощай, прощай, брат! Крепко обнимаю тебя, крепко цалую. Помни меня без боли в сердце. Не печалься, пожалуйста, не печалься обо мне!..»
«…Во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить, и страдать, и жалеть, и помнить, а это, все-таки, жизнь. On voit le soleil {17} !
Твой брат Федор Достоевский
22 декабря 49 года.
… Не знаю, пойду ли я по этапу или поеду? Кажется, поеду. Авось либо».
«…Прощай, еще раз прощай! Все прощайте!».
<17
Видно солнце (франц.)