Дорога из стекла
Шрифт:
Сердце билось как бешеное, адреналин в крови зашкаливал, но в то же время я была истощена эмоционально.
– Ну как? – спросил Шон. – Аскорбинка с лимонным вкусом. Мм… я обожал их в детстве.
Он откровенно издевался надо мной. Он пытался сделать как можно больнее, и у него это отменно получалось. Он первоклассный игрок.
Я была на грани истерики, но мой мучитель ни за что не должен был об этом знать, ведь тогда бы он понял, что снова достиг своей цели.
Шон не считался с моим мнением, моими чувствами, говорил все, что взбредет
Я научилась выживать в нашем с ним мире: скрывать чувства, давать отпор, бить словами: его же оружием. Звучит безумно, но иногда мне это нравилось. Я играла по его правилам и порой выигрывала. Меня прельщала не столько моя победа, сколько его поражение.
И в тот момент я была на перепутье. За все время нашего с ним общения я поняла одно: не надо подавлять эмоции, лишь направлять их в нужное русло…
Я засмеялась, чем вызвала у Уайта недоумение. Смех был звонкий, даже почти истеричный, граничащий со слезами, но подействовал так, как и должен был. Шон явно не ожидал от меня такой реакции.
– Я почти поверила, что ты можешь сделать это на самом деле, – произнесла я.
Провокация. В иной раз она могла бы мне очень дорого обойтись.
Он сел на подлокотник моего кресла, взял в руки чай, который я заваривала себе, отпил глоток. Его взгляд был направлен куда-то в сторону: холодный и в то же время чуть напряженный. В такие моменты мне казалось, что он безмолвно спорит сам с собой.
– Один ноль в мою пользу, – сказала я.
Иногда мы произносили это вслух. Наверное, очень странно и глупо. Но это отражало действительность.
В этот момент Шон посмотрел на меня уже совершенно другим взглядом: исчезли агрессия и совершенно нечеловеческая жестокость, пылающая в нем лишь несколько минут назад.
Уайт поправил измятый воротник моей блузки, аккуратно убрал прядь волос с моего лица… эти действия из серии «удиви меня», полностью лишенные смысла, были неким завершением раунда. Он будто говорил этим: «На сегодня с тебя хватит». Я была для него боксерской грушей. Накопились эмоции – выплеснул их. Говорят, что с человеком обращаются так, как он позволяет это делать. Неужели я была сама виновата в том, что происходило?
– Руки убери, – жестко сказала я.
Его пальцы замерли на моей щеке.
Почему в этот момент я готова была расплакаться? В полной мере ощущая безвыходность своего положения.
Я резко встала с кресла, не желая такой близости, страшась ее, как животные огня.
– Не прикасайся, – предупредительным тоном произнесла я снова.
– Тебе это противно? – спросил Шон, пристально глядя мне в глаза.
В каждом его действии, в каждом слове был какой-то подвох, скрытый смысл. Он проверял меня и изучал, словно подопытное животное.
– Ты себе
На самом деле это был страх и даже что-то большее. Я не могла мыслить адекватно, находясь рядом с ним, все будто уходило на второй план. Как и всегда, когда человек чувствует опасность.
Через несколько секунд из прихожей послышался знакомый звонкий голос: в дом вошли Ева и ее родители. Я выдохнула: этот бой был закончен.
Тогда я думала, что умею контролировать эмоции.
И только сейчас я понимаю, что Шон прекрасно осознает, насколько больно сделал мне в тот злосчастный день. Он научился читать мои чувства и видеть истинное лицо под маской. В этом его огромное преимущество.
– Тебе что-то нужно, Уайт? – раздается голос за моей спиной.
Макс. При нем Шон ведет себя более сдержанно, то ли из солидарности к нему, то ли из-за неохоты нарываться на ненужные проблемы, хотя и не скрывает свое пренебрежительное отношение ко мне.
Я беру Макса под руку, кладу голову на его плечо. В его присутствии я чувствую себя защищенной. Не нужно сохранять стойкость, уклоняться от словесных ударов, чувствовать угрозу каждую секунду… Лишь спокойствие и определенность.
Уайт бросает на нас последний холодный взгляд и уходит.
– Все нормально, – отвечаю я на еще не заданный вопрос.
Негодование и настороженность с уходом Шона испаряются, на смену им приходят опустошенность и воспоминания, наполненные болью. Воспоминания о Ней. И я готова закричать вслед Уайту, чтобы он вернулся, снова заставил меня испытывать яростные эмоции, только бы не оставаться наедине со своими мыслями…
– Элиз! – я слышу голос где-то совсем близко.
Кто-то кладет руку мне на плечо.
Я вздрагиваю, оглядываюсь.
Напротив меня стоит Хлоя с покрасневшими глазами, Макс хлопает меня по плечу.
– Элизабет! – повторяет Брендон. – Тебя зовет Лесса.
Я оставляю друзей и иду к родителям Евы.
Лесса выглядит постаревшей на много лет: с измученным лицом и неопрятными волосами, выглядывающими из-под черной повязки; Рей, всегда жизнерадостный и веселый, сейчас смотрит куда-то вдаль, с отсутствующим видом и плотно сжатыми в тонкую линию губами.
Я не произношу ни слова, ведь этого и не требуется. Смотрю на безутешных родителей моей лучшей подруги, а к глазам снова подступают слезы, и сердце щемит от боли. Каково это – хоронить дочь?
На землю снова падают капельки дождя…
Губы Лессы начинают дрожать, я делаю шаг вперед и заключаю женщину, которая стала мне родной за все эти годы, в теплые объятия. Это все, что я могу сейчас сделать…
Слушать шум ветра и дождя, вдыхать аромат сырости и безысходности, разделяя свою боль с тем, кому пришлось во много раз тяжелее… слезы смывает дождь, уголки дрожащих губ приподнимаются в улыбке скорби.
Когда мы отстраняемся друг от друга, Рей тяжело вздыхает и произносит: