Дорога издалека (книга вторая)
Шрифт:
Где гора, там и волк, где народ, там и вор
Как только с Лебаба ушли красные бойцы, мало-помалу то в одном, то в другом ауле начались мелкие кражи, а там и до грабежей, до убийств дело дошло.
Не всех, кто воевал на стороне эмира, успели выловить бойцы Нобата Гельдыева. Едва настал удобный момент, стали появляться такие люди, промышлять себе пропитание, грабить путников, отнимать у них ценности. Другие, не решаясь показываться в тех местах, где их хорошо знали, подались в дальние аулы. Кое-кто сперва припрятал оружие, но потом решил избавиться от
Между тем в аулах южной части Лебаба люди недоброй славы, проходимцы и воры, впоследствии получившие известность, такие, как Керим-Чал, Овез-Ялт, Анна-Джугул решили, что настал их час. Они обзавелись оружием, подобрали в товарищи таких же непутевых и сделались главарями небольших банд. К ним примкнули дотоле скрывавшиеся сторонники эмира. Пока революционные отряды стояли гарнизонами в крупных аулах, бандиты отсиживались в глухих местах — в безлюдных зарослях вдоль Амударьи, на дальних колодцах в пустыне. Точно волки, которые по временам, когда мет добычи, грызутся меж собой, так и они, случалось, нападали один на другого, а чаще — на безоружных, мирных аульчан. Одних грабили, других убивали.
Не хотелось людям, чтобы красные отряды покинули аулы по Амударье. Все знали: как только они удалятся, вновь пойдут раздоры, междоусобицы. Так и служилось. «Командир Нобат Гельды в Бешире — смело отправляйся в пески», — это сделалось вроде как пословицей. Теперь не то. На Каршинскую дорогу хоть и носа не показывай.
Нужна была твердая, прочная власть. На первое время следовало назначить местных управителей — хакимов, которые бы распоряжались в аулах от имени центральной власти. Но где для этого взять людей?
Бывшие эмирские чиновники — бекча, казы, эмлекдары — покинули аулы, кто погиб в боях, кто бежал. Но приверженцев старого режима всюду пока оставалось сколько угодно. Это прежде всего баи, да еще аксакалы, кетхуда — племенные старейшины. Всеми правдами и неправдами начали они пробираться к власти. Где поодиночке, где сообща действовали, вербовали себе сторонников.
Ловко, осмотрительно орудовали подобные люди в Бешире после ухода отряда Гельдыева. До того ловко, что даже убежденные приверженцы нового строя — такие, как Джумакулчи, Сейтек-мастер, Молла-Аннакер, стали в конце концов заводить разговоры:
— Пора выбрать хакима. Но из кого выбрать? Из числа всеми уважаемых кетхуда, тех, кто годами постарше, что многое повидал, умеют чужую речь выслушать и свое слово молвить. Только такие и смогут послужить народу как следует. Конечно, теперь все равны, однако бедняк, если он ничего не повидал, ни в чем не разбирается, для подобного дела не подойдет. Только посмешищем станет для всех… Его и слушаться не будут. Как говорится, худородному подойдет очередь, а он не разумеет, какую дичь прежде гнать, какую ловчую птицу спускать…
Жизнь между
Как-то зимой в ясный морозный день, когда резкий северный ветер пронизывал насквозь и, казалось, слово скажи, оно к усам примерзнет, песками Кизыл-Кум двигался немноголюдный торговый караван. Следовал он с запада — из Камачи, заночевал, не разводя огня, среди барханов западнее Чукурча и с рассветом направился к Беширу. Холодный ветер донимал караванщиков — все они надвинули себе папахи на самые брови, платками лица обвязали, иные не могли как следует сидеть верхом на ишаках — садились боком, свесив обе ноги на одну сторону, чтобы ветер не хлестал в лицо. Медленно всходило белесое, негреющее солнце. И вот справа, на бугре, завиднелся навес, стога сухой колючки — пастуший стан.
Посоветовавшись, решили, на всякий случай, идти к кошу не всем сразу, а отправить двоих, самых старших годами — Ходжамурада, который всеми признавался за вожака, и с ним Шами. А другие должны с верблюдами идти дальше. Но тут заговорил еще один из тех, что старше, Шерип-Кер:
— Нет, братцы, холод и меня пробрал до самых костей. Чаю хоть бы глоток пропустить, а то сил нет шагу ступить дальше. И жареные зерна у них, верно, найдутся..» Ну, а с верблюдами пусть потихоньку идут самые молодые — Сопи с Язмурадом. Все же, наверное, меньше нас продрогли. Мы-то у чабанов не задержимся. Найдется что перекусить — ладно, а нет — чаю по глотку и назад, догоним…
Выпалив все это одним духом, он стал заворачивать ишака по направлению к стану. Как говорится, только раз лягушка подумала про воду — а уже к ней сделала два, прыжка…
— Э-эх! — почесал в затылке коренастый Шами. — Недаром считается у туркмен: щенком собачьим лучше быть, чем у людей младшим. Ну, да верно, сынки, Язмурад и Сеид, двигайтесь-ка вы пока с верблюдами. Ты, Аннасапар, на коне — давай с нами. А мы, и вправду, назад скоро вернемся.
Трое старших направились к пастушьему стану, над которым приветливо завивался легкий дымок. С ними Аннасапар — единственный на коне.
Огромные косматые овчарки басовитым лаем встретили путников уже в сотне шагов от стана. Вскоре показался и человек — костлявый, в поношенном кожухе, коричневом тельпеке со свалявшейся шерстью. Отогнал собак, молча повел караванщиков за собой. Посредине просторного шалаша тлел неяркий костер из саксаула, с одного боку — штук пять закопченных кумганов; четверо пастухов и подпасков, сидя вокруг огня, тянули к нему заскорузлые, в ссадинах, руки. Вошедшие приветствовали хозяев, те, не оборачиваясь, ответили вразнобой.