Дорога издалека (книга вторая)

Хидыров Мамедназар

Баи обрадовались. Вот долгожданный повод, чтобы воду замутить! Давай подзуживать женщин самых крикливых и безрассудных. Пришлось Нобату с Гуламом специально в аулах собирать сходки, разъяснять, как важно быстрее завершить работы, а для этого надо временем дорожить и силы сберегать всеми способами: ночевать же на трассе — дело добровольное, никто не принуждает. Все же, после того как женщины подняли крик, немало дайхан перестало ночевать на трассе.

Женщины в аулах — народ в то время малосознательный, они легче, нежели мужчины, попадались на удочку байской агитации. Тревожились, каждая по-своему опасаясь за семью. Немало нашлось таких, что не кричали на людях, но шли жаловаться на свою судьбу к Донди, супруге

самого партийного секретаря. Знали, она примет, не откажется выслушать, разъяснит, что сумеет, а нет — у мужа спросит. Успокоит, обнадежит.

Донди — хоть у самой двое ребятишек и свекровь прихварывает — в то время уже посещала женские курсы ликбеза, которые в Бешире организовала энергичная Фая Гайнуллина. Теперь могла Донди отвечать на многие вопросы женщин, которые шли да шли к ней со всех концов района.

Нобат со слов жены хорошо знал о таких беседах. И был горд за свою подругу: в ее душе все сильнее пробуждался интерес к общественной деятельности. Она даже свободно читала и писала; ее занимало все, чем жил район, что волновало мужа. При этом Донди оставалась заботливой хозяйкой, прекрасной матерью, преданною невесткой для немощной тетушки Бибигюль.

Стройка требовала от людей с каждым днем больше усилий. Далеко не все верно оказалось в расчетах — ведь проект составили люди, хотя и сведущие в ирригации, но все же не слишком опытные. Сроки, первоначально намеченные, выдерживать не удавалось. В аулах, на полях тоже было немало работы. Не сразу додумались отпускать дайхан поочередно со стройки на неделю-другую, чтобы сделать все необходимое у себя дома и на меллеке.

Хоть и медленно, не без заторов шло дело, однако пришел ему конец. Уже вся трасса канала вчерне была готова. Вскоре можно было начать переустройство головных водозаборных сооружений в аулах вдоль трассы. Нобат оставался душою стройки, ее, по сути, добровольным начальником. Но вот уже новые мысли, новые планы теснились у него в голове.

Труд сообща, ради общей цели — великая сила. Но ручной труд — много ли он может? А сколько тягот людям! И сроки — хоть плачь, не сократить, не ужать…

Нет, нужна сила более могучая — сила машин.

Не однажды в эти дни вспоминалось Нобату то время, когда он работал в Петрограде, в мастерских Николаевской желез ной дороги. Там была главная сила — пар. Кроме паровых машин, применялись и электродвигатели. Видел Нобат и автомобили, от товарищей узнал, как они устроены и движутся. Дизельный мотор повидал на электростанции. Слышал, позже и читал про трактора, что обрабатывают землю, используются и на строительстве дорог. Автомобили видел Нобат и в Ташкенте, и в Фергане.

Вот и проложить бы дорогу вдоль трассы нового канала! Заранее проложить. Ведь обязательно появятся на Лебабе и автомобили, и тракторы. Землю пахать. А там, может, и арыки копать да расчищать.

А для машин потребуются бензин, керосин, нефть. Так зачем же возить жидкое топливо, когда оно само способно течь по трубам под землей? Трубопровод — про такую штуку рассказывал в Петрограде Нобату Федя, друг юности и сводный брат, сын Александра Осиповича. Значит — заодно и трубопровод проложить.

У себя в районе Нобат поостерегался все это высказать вслух. Потому что знал: противники тотчас отыщутся и первый — предисполкома Имамкулиев. Этот и поспорить любит, и предпочитает продвигаться вперед медленно, зато верно. Выла все же и польза в том, что такой человек консервативного склада стоял у руководства районом вместе с Набатом, как противовес ему. Польза от такого сочетания двух противоречивых натур сделалась Нобату ясна, когда он своими проектами поделился с Ефимовым.

— Поверь, друг, я искрение рад, — затягиваясь папиросой, говорил Владимир Александрович, когда они вдвоем уже за-полночь беседовали у него в кабинете. — Искренне рад, что

мысль у тебя работает напряженно и смотришь ты далеко вперед. В общем, правильно видишь перспективы прогресса… Только, брат, от реальности отрываться не следует! Одно из первых требований к каждому коммунисту. Сам посуди. Возможно, людей мы сейчас подняли бы и дорогу проложить, и даже трубопровод. Последнее, замечу, в данный момент почти утопия, но допустим… Тогда что получилось бы? Силы у строителей на пределе. Дела в хозяйствах подзапущены, хоть и отпускаете вы людей поочередно. Значит, перенапряжение, ущерб экономике, а там и трудности, на которых враги не замедлят поспекулировать… Кроме того, подумай, как ты растолкуешь неграмотным дайханам пользу, скажем, трубопровода, когда они даже про автомобиль едва ли слышали хотя бы краем уха? Пойти, повторяю, за нами, пойдут, если сейчас позовем на новую стройку. Но — больше по инерции, а осмыслить не сумеют. Значит, как только поостынут — опасный вакуум возникнет в душах и сознании людей… Не говорю о другом. Дорогу мы еще осилили бы своими средствами, а трубы где ты достанешь? А мастеров, чтобы их сварить, всю линию оборудовать, как требуется?

Я убежден: республика на это дело сейчас не ассигнует ни копейки! Ну… дальше агитировать или уже постигаешь?

— Да… — Нобат утомленно облокотился о стол, обеими руками стиснул себе виски. — Спасибо, Владимир Александрович, теперь понимаю все. Только трудно с мечтой расставаться, поверьте.

— Верю. Но и у мечты на поводу ходить — не к лицу коммунисту.

— Все равно вернусь к этому замыслу! — Нобат поднялся, стряхнув усталость.

— Срок наступит, в моей помощи не сомневайся.

Приехав на день в Ходжамбас, Нобат нашел для себя сразу два письма. Оба из Ферганы, кружным путем, через Ташкент и Бухару… Долго блуждали серые, потрепанные конверты.

Первое письмо от Серафима, пожалуй, самого близкого и дорогого друга за всю жизнь. «Коля, должно быть, скоро на отдых. Побуду на родине, дальше в Томск, в университет. Закончу все-таки, стану инженером-энергетиком. Посмотришь, еще и в ваших краях смонтируем электростанцию. Ильич недаром призывает с этого начинать…»

Так завершалось письмо — бодрое, согретое теплом молодого, горячего сердца. Боец-коммунист мечтал сделаться созидателем, принести людям свет и власть над стихией.

Второе письмо короткое, от взводного Ишанкулова, которому Нобат передал эскадрон. Горестное письмо. Ишанкулов сообщал: в последнем бою с басмачами, уже накануне расформирования, героями погибли комиссар Иванихин, с ним еще шестеро конников…

Целую неделю Нобат не мог прийти в себя от горя, которое даже высказать было некому. Нобат чувствовал, что словно осиротел. Твердо знал: такого друга, каким был для него Серафим, жизнь ему больше не подарит.

Когда были готовы головные сооружения оросительных систем у всех аулов вдоль трассы нового канала и вот-вот должны были взломать перемычку на плотине возле Керкичи, чтобы первая струйка воды смочила сухое русло, Нобата неожиданно телеграммой вызвали в Бухару. Цель вызова не указывалась, и Нобат сутки в поезде ломал голову: неужели опять новое назначение? Хотелось на месте увидеть плоды своих усилий, осуществление планов. Но солдат партии верен ее приказам.

Лишь в тот момент окончательно поверил он, что тревога напрасна, когда председатель Всебухарского ЦИКа, вызвав на трибуну, сперва приколол ему к гимнастерке орден Красного Знамени республики — на алом шелковом розане серебряный овал со звездой и полумесяцем, а потом вручил орденское свидетельство и долго тряс руку, вспоминая заслуги комэска Гель-дыева в боях за революцию на Лебабе и в Ферганской долине. Спохватившись, Нобат поблагодарил. Щеки у него горели, комок подступал к горлу. Не запомнил, как сошел с трибуны.