Дорога к источнику (Летящая - 5)

Дмитрук Андрей Всеволодович

– Саянов? Слышала. Что-то связанное с энергетикой растений?

– Шире, гораздо глубже и шире. Энергия резонанса. Динамическая первооснова всего, что растет и развивается. Деревьев, рудных жил, вулканических котлов, рек, пробивающих русла. Саянов учил, что есть резонанс расширяющейся Вселенной с каждым локальным процессом развития...

Они забрели в самую старую часть кладбища, ютившуюся под отвесным утесом, среди чешуйчатых свисающих корней горного леса. Узловатые слепые змеи сползались по обрыву на поклон к тяжелым плитам с вделанными бронзовыми кольцами, настоящим надгробиям, скрывавшим прах первых переселенцев и самого чудаковатого основателя аркадской колонии.

– ...Он считал,

что победа над индивидуальной смертью - фальшь, самообман, да. Живое вечно живо и без ваших обновлений. Вы нарушили резонанс, искусственно зафиксировав себя на месте. Саянов говорил, что нестареющий организм подобен голограмме. Развитие на Земле окончено, скоро перестанут рождаться дети и новые мысли... Ваши приборы перестанут отмечать созидание, да...

Виола улыбнулась, ощутив, как что-то щемящее подкатывает к горлу. Дух диспутов, провалившихся в головокружительную пропасть веков. Пыл юных собеседников за столиками. Ей было тогда уже под пятьдесят, но она горячилась не меньше, чем эти парни и девушки, радостно спешившие зачеркнуть неторопливый, выстраданный опыт отцов. О эти хлесткие фразы, лихие афоризмы, ракетами взлетавшие над сумятицей московского кафе-клуба! А дети рождаются до сих пор, дети бессмертного человечества, ничуть не менее горластые и непримиримые, чем те, за столиками с сухим вином и кофейным мороженым...

– Поверьте, мы мало похожи на голограммы, - почти нежно сказала она.

Старик присел на каменную лавку у растрескавшейся стены с древними стихами. Отдышался и спросил тихо, почти торжественно:

– Кстати, вы не знаете, отчего Саянов покинул Землю?

– Не знаю, - честно призналась Виола.

– Как же так? У вас ведь есть Восстановитель Событий!

...Забавный старик. Кто такой Саянов для Земли, для Кругов Обитания? Мы просто не интересовались. У нас сотни звездных колоний, и у каждой - свой основатель. Разведчик, ученый, беглец, художник, мечтатель, раб навязчивой идеи.

– Я всегда слишком занята и мало бываю на Земле, - сказала Виола.
– А Саянова можно понять в выборе места для колонии. У вас действительно прекрасная планета, я мало видела таких...

– Верю, - ответил Сократ, оторвав взгляд от ромашек, затопивших подножие стел, и вдруг жестко, неприязненно уставившись на гостью.
– Верю, что Аркадия получше Химеры или той планеты, где вы чуть не погибли и которую потом назвали вашим именем.

– Ого, какие сведения!

– Мы не такие уж отшельники, как вам кажется. Тем более, кто в Галактике не знает Виолу Мгеладзе!
– Голос старика стал ядовитым: Завоевываете наше доверие... Зачем? Доверяйте нам сами, Виола Вахтанговна. Нет у нас комплексов неполноценности, поняли? Нет! Никто здесь не позавидует вашей гладкой коже, и буйным кудрям, и белым зубам в триста лет от роду! Так что давайте будем откровенными...

– Давайте, - сказала Виола, сразу почувствовав огромное облегчение. Щадить каждым словом - изнурительный труд.
– Для начала покажите мне ваш дуб, дорогой Сократ. Вы как раз очень нежно подумали о нем.

...Перед вылетом пилот единственного на Аркадии судна, маленького десантного бота образца прошлого века, надежно спрятанного под толщей скал, объяснился Виоле в любви.

Это был пахнущий молоком, черноволосый, румяный, широкоплечий молодец, один из тех юношей, что встречали Координатора вместе с ястребом и долговязым. Брови у него срослись летящей ласточкой. Молодец имел на редкость чистое национальное происхождение и носил имя Хорхе Эредиа Муньос. Уверения Сократа в том, что "никто не позавидует", и его же призывы к откровенности пропали втуне. Поразмыслив, возраст и возможности Виолы от аркадцев все же скрыли. И Хорхе трепетал, полагая, что прекрасной гостье не

меньше двадцати пяти и видывала она не таких мужчин, как восемнадцатилетний аркадский пастушок. Ибо пилот Муньос, лишенный возможности летать, воистину пас овец, стриг руно и в свободное время высекал из камня. Вырубив бюст Виолы, он не успокоился. Частенько плакал, обнимая _свое_ дерево, ровесницу-акацию, и акация успокаивала Хорхе гулом ветра в шатре кроны, неслышным звоном растущих побегов, таинственной работой корней и листьев. Проспав ночь перед ответственным вылетом в обнимку с зеленым, цветущим двойником, он поднялся на рассвете с пылающей головой, переполненной токами древесного поля, и сумел преодолеть робость.

Поджав длинные ноги - предмет черной зависти женщин поселка, - гостья сидела на рыхлом поваленном стволе великана-ясеня, своего ровесника, давно рухнувшего от старости и теперь дававшего приют губчатым грибам, муравьям и змеям. А Хорхе все говорил, сидя у ног Виолы. Хорхе прикрывал, как птица, тонкие смуглые веки, и смущенный басок его ломался, мечась между криком и шепотом:

– У нас, когда двое полюбят друг друга... они выбирают деревья, растущие рядом, и деревья знают, что их выбрали влюбленные... сплетаются ветвями, срастаются навеки! Возле моей акации стоит чудесная молодая сосна, она темная и стройная, как ты. Я подарю ее тебе, ты увидишь... Это такое счастье - обнимать свои деревья и смотреть при этом друг другу в глаза! Нет, не читаешь мысли другого - просто двое становятся единым существом, у двоих возникает одна мысль, одно чувство...

Она слушала, улыбаясь задумчиво и немного лукаво, так, чтобы не подавать и не гасить надежды. Слушала, всерьез жалея, что не сможет пробыть даже сутки рядом с этим страстным и чистым мальчиком. Потому что предчувствие не обещало мальчику и нескольких часов жизни.

Виола не отвела взгляд от Хорхе, не изменила выражения лица, но обратилась к внутреннему отсчету секунд и поняла, что надо спешить. Орбита крейсера склонялась к нужной точке.

"Гуманность - это когда один погибает, чтобы жили многие", - вспомнила она фразу, так поразившую ее в детстве. И положила руку на плечо Муньоса.

– Ты такой счастливый. Ты пилот, и скульптор, и поэт, - тебе многое дано, а я всю жизнь только летала, летала... Видишь, прилетела. К тебе...

Вздохнув, она внезапно наклонилась, обвила рукой шею Хорхе и крепко прижалась губами к его губам. Ошарашенный, он не сразу ответил на поцелуй.

– Пора, - сказала она, вставая и ласково увлекая его за собой.

План был элементарен, как древние военные хитрости. План родился у Виолы внезапно, когда они с Сократом покидали кладбище.

Застигнутый врасплох предложением показать дуб, старик поначалу насупил брови, а затем, как всегда после приступа дурного настроения, беспечно махнул рукой:

– Ну ничего от вас не скроешь!.. Пойдем, пойдем к моему братцу. Только не сейчас, а то солнце садится и крейсер будет скоро пролетать над нашими местами. Учует нас на поверхности и выстрелит.

– Значит, он стреляет только по живому?
– быстро спросила Виола.

– Да, по людям или по лесу. Как будто знает, что мы связаны... Видите, кладбище целехонькое, тут ему делать нечего, да...

Обогнув планету, бот пролетел над терминатором - размытой границей дня и ночи. В ночной половине мерцало багровое расползающееся пятно колоссальный лесной пожар. Там проплывал крейсер, стремясь к неизбежному, рассчитанному Виолой сближению.

Крошечное суденышко, исправно ведомое Муньосом, тоже шло с выключенным двигателем по орбите вокруг Аркадии. Бог притворялся пустым и терпящим аварию. Виола полностью блокировала психополе вокруг себя и Хорхе, а судну приказала подавать автоматический сигнал бедствия.